Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Я включаю рубильник. Со странным звуком «ш-ш-ш-уак-уак» лаборатория освещается мощными люминесцентными лампами. В центре красуется электронный микроскоп. Его устремленная вверх серебристая колонна напоминает готовую к запуску ракету. Гигантский куб вакуумной установки кажется рядом с ней приземистым и тяжелым. Бесчисленные провода тянутся к электрическим системам, разноцветные тумблеры и кнопки молча отдают по-английски приказы: «off», «оп», «light», «stop». На полу валяются буклеты на глянцевой бумаге и белый халат.

Я поднимаю с полу инструкции – серое облако пыли медленно оседает на платье. После описания прибора указана его стоимость – сто пятьдесят тысяч долларов. Дальше объясняется, что микроскоп может работать в три смены, то есть двадцать четыре часа в сутки. Но раз в неделю его надо чистить. И хотя день простоя обходится в семьсот долларов, эта необходимая мера для долговечной работы прибора.

Что-то, напоминающее совесть, шевельнулось в моей душе. Мертвый экран, как пустая глазница, не сводит с меня укоризненного взгляда. Я прижимаюсь лбом к прохладной серебристой колонне. Господи, какой стыд! Я запираю «Электронку» и, точно боясь опоздать, бегом устремляюсь в библиотеку.

Через месяц, прочитав пять книг по электронной микроскопии, я научилась готовить образцы. Это оказалось самым трудным. Для эксперимента требовались препараты, выполненные с ювелирной точностью и чистотой, и каждый отнимал один или два дня. Часто, после кропотливой возни, я убеждалась, что образец ни к черту не годится, выбрасывала его в корзину и начинала всё сначала. И вот однажды мне впервые удалось вставить тончайшую пластинку в микроскоп. Я включила прибор. Раздалось легкое гудение, вспыхнуло табло, и туманные загадочные картины поплыли на зеленом дрожащем экране. Сердце колотилось, я впервые в жизни испытала сладкое чувство победы.

Однажды утром Леонов неожиданно ворвался в «Электронку».

– Ну, как успехи? Когда начнем получать результаты?

Я высыпала на стол полсотни микрофотографий.

– Прекрасно! Вандерфул! – восхитился Алексей Николаевич, с наслаждением впиваясь глазами в черные пятна и кляксы на сером мутноватом фоне. – Немедленно садимся писать статью. Мельбурнский симпозиум не за горами.

– Какая статья? Какой симпозиум?! Я же понятия не имею, что это значит. Как это расшифровать?

– Ноу проблем. Интерпретация – дело творческое, – наставительно сказал Леонов. – Записывайте. – И, отодвинув рукой снимки, начал диктовать: – «При увеличении в двадцать тысяч раз отчетливо видны агрегированные участки, а также монокристаллы, скопившиеся в правом верхнем углу снимка. Поверхность их – хлопьевидная, что ясно указывает на преобладание монтмориллонита в составе глинистой фракции».

– Алексей Николаевич, откуда вы это взяли? А если эти черные пятна – просто пыль и грязь? Я еще только учусь готовить образцы для опытов.

– Пыль и грязь? – задумчиво переспросил Леонов. – Не исключено. И даже возможно. Впрочем, это тоже надо доказать. Пусть те, кто сомневается в нашей трактовке, сами сделают электронные микрофотографии. Ну… поехали дальше, – нетерпеливо сказал он, снова принимаясь диктовать.

Через два месяца наша первая совместная статья появилась в журнале Академии наук, а вскоре была перепечатана несколькими иностранными изданиями. Мы получили приглашение прочесть лекции по тонким структурам глин в Киеве, Новосибирске и Ашхабаде. Наша слава росла. И постепенно, как возникающий из океанской дали фрегат, передо мной стали вырисовываться контуры будущей диссертации.

Как вы, надеюсь, помните, дорогой читатель, в начале этой книги я писала о мамином младшем брате, режиссере Жорже Фридланде, который ребенком эмигрировал с родителями в 1918 году и полвека спустя, в 1968-м, приехал из США в Советский Союз снимать документальный фильм «Звезды советского спорта».

Казалось бы, какое отношение имеет это событие к рассказу о моей диссертации? Оказалось, что прямое.

Пронесясь кометой по тусклому небосводу нашей жизни, дядя Жорж исчез, оставив после себя огненные искры в виде духов «Диор», бутылок «Курвуазье», блоков «Мальборо» и прочих знамений другого мира.

День расставания был тягостным. Мы в полном составе прибыли в Москву на проводы, мама всхлипывала, ни на минуту не отпуская руку утраченного на полвека, вновь обретенного и вот опять теряемого брата. Наконец объявили посадку, и Жорж, потерянно улыбаясь, скрылся в глубинах шереметьевских переходов. Самолет Москва – Нью-Йорк взмыл в далекое небо, а мы поплелись обратно в нашу тусклую, бессюжетную жизнь.

Вскоре на нас начали падать метеориты дядиной щедрости. То залетный американец звонит с пакетом и приветом, то извещение о посылке. Наши полки запестрели альбомами по искусству издательств «Rizzoli» и «Skira», пластинками Битлов, семья облачилась в джинсы, на мои плечи опустилась длиннополая дубленка.

– Ох, доиграемся, ох, допрыгаемся, – сокрушался Витя, известный своим реалистическим подходом к жизни, именуемым в быту занудством. – Ведь прихватят же нас за международные контакты.

– Ах, оставь, ради Бога, кому мы нужны, – отмахивалась я. – Вечно ты со своими страхами.

Весенние тюльпаны сменились дождливым летом, желтые листья уступили место заиндевевшим веткам, а мрачные Витины пророчества всё не сбывались. Но однажды у меня на кафедре зазвонил телефон.

– Добрый день, Людмила Яковлевна, не загляните ли на минуточку в Первый отдел? – Голос мягкий, как инжир, и твердый, как грузинский клинок.

– Здрасьте… а кто говорит?

– Сопрыкин вас беспокоит.

Признаться, я терпеть не могу, когда меня «беспокоят», а тем более начальник Первого отдела.

– Что случилось, Юрий Васильевич?

– Есть разговорчик. Постарайтесь заскочить сейчас же, это ненадолго.

– Ну, если на минутку, а то ко мне через полчаса придет заказчик…

И какого черта ему нужно? Я с Первым отделом стараюсь не якшаться и предусмотрительно держусь подальше от всего, что можно засекретить. В Первый отдел ведет узкий пыльный коридор с бесконечными одетыми в броню дверьми. Некоторые из дверей анонимны, на других – оконца с надписями, извещающими, что «выдача материалов с 9 до 11, прием с 3 до 5», «портфели и сумки оставлять на столе в коридоре», «вход в верхней одежде запрещен» и просто «вход категорически запрещен».

Будучи в верхней одежде и с сумкой, я остановилась в раздумье, куда же мне особенно запрещен вход. И тут одна из дверей приоткрылась и на пороге возник стройный незнакомец. Он протянул мне руку со словами «Людмила Яковлевна, прошу вас» и отстранился, пропуская меня вперед. Я шагнула в комнату и едва сдержала возглас изумления – столь непривычно наряден был интерьер.