Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

– Нет… еще нет. Первый раз собираюсь.

– Вот видите, – возликовал он, обнажив зубы цвета хаки. – Опыта поездок в капстрану у вас нет. Лучше начать с социалистических стран, ну, к примеру, с Болгарии.

– В принципе вы абсолютно правы, – почтительно согласилась я. – Но дядя мой живет во Франции… так уж случилось.

– В каком качестве он приезжал?

– В качестве кинорежиссера.

– А он знаменитый? – всколыхнулась дама без шеи.

– Достаточно известный. – И, спохватившись, уточнила: – И очень прогрессивный, почти коммунист.

– Скажите, пожалуйста, как интересно, – закудахтала она. – Может, он знает Ива Монтана?

Я уже собиралась сообщить ей, что он и Монтану приходится дядей, но товарищ Гусаков грозно зыркнул на даму.

– Семейная ситуация нам ясна. А достаточно ли вы знакомы с экономической и политической ситуацией во Франции?

– Мне кажется, да.

– Не забывайте, что будете встречаться с самыми разными людьми и по вашему поведению будут судить о советском народе в целом. Понимаете, какая на вас ответственность?

После этой тирады инквизиторы насупились, и я поняла, что сейчас-то и начнется настоящая художественная часть.

Каков партийный состав коалиционного правительства Франции?

Каково сравнительное производство стали и выработка электроэнергии в США, Англии, Франции и странах Бенилюкса?

За что Роже Гароди исключили из французской компартии?

Вопросы сыпалось горохом, как из прорвавшегося мешка. И я ощутила себя мухой, бьющейся об оконное стекло под ударами полотенца.

Рассказав о кознях марионеточных правительств Латинской Америки и вскрыв сущность военных операций «Клюв попугая» и «Рыболовный крючок», я поняла, что близка к инсульту. Перед глазами плыло что-то малиновое, уши заложило, как в самолете.

– Знаете ли вы, что Никсон лично посетил Шестой американский флот? – донеслось до меня, словно из-под земли. – Ваш комментарий?

«Прочь из нашего Средиземноморья!» – чуть было не взвыла я, но сдержалась и внятно изложила мнение тов. Громыко, почерпнутое мною из вчерашних «Известиях».

Наступила тишина. За окнами на набережной зажглись огни. Гусаков взглянул на часы и скороговоркой выпалил:

– Ну что, утвердим товарищу характеристику? (Через полчаса начинался хоккейный матч «Чехословакия – СССР».)

Комиссия проголосовала, и я, шатаясь, вышла на мраморную лестницу, чуть не свалившись в тропическую растительность.

Наутро разбухший скоросшиватель «Франция» был доставлен в ОВИР.

– Быстренько это вы справились, – осклабился Кабашкин. – Оперативно.

– Надеюсь, у вас мое дело тоже не залежится, – осмелела я.

Латунный таз Кабашкина выразил недоумение:

– Разве я решаю? Я всего лишь чиновник. Но вы пока готовьтесь, времени не теряйте.

Я его и не теряла. В холодильнике уже красовалась полукилограммовая банка черной икры, добытая в ресторане «Астория» в обмен на альбом Битлов у официанта Вовы.

– Если тебя не пустят, – плотоядно говорил Витя, – мы, надеюсь, съедим ее сами.

От его слов я холодела. А между тем телефон трещал от зари до заката. Друзья наперебой вызывались достать дефицитные сувениры. В дом лавиной хлынули оренбургские платки, вологодские кружева, подстаканники с эмалью, уральские самоцветы, грузинские плясуньи на металле, русские колхозницы из соломы, расписные деревянные ложки, а также несколько народных музыкальных инструментов, включая гусли.

Прошло три месяца. Выпал и растаял снег. ОВИР молчал, как Аскольдова могила. Я замирала при мысли, что парижские каштаны расцветут без меня и, собравшись с духом, позвонила Кабашкину.

– К сожалению, ответа пока нет, – пропел он в трубку бархатной виолончелью, – но как только, так сразу…

И вот наконец в почтовом ящике обнаружена открытка с предложением явиться. Накануне у мамы сошлись три пасьянса, а черная кошка, собравшаяся пересечь мне дорогу, передумала и шмыгнула в подворотню. Всё предвещало удачу.

Инструктор Кабашкин, снова являя чудеса галантности, предложил мне стул и пододвинул пепельницу.

– Должен вас информировать, – его латунный таз просиял, – что в поездке во Францию вам отказано. Ваши документы, – он ласково пошлепал скоросшиватель, – останутся у нас.

– То есть как? – выдохнула я из легких весь воздух.

– Таков порядок. Захотите подавать снова, придется оформляться сначала.

– Но почему мне отказано? – прошептала я, не чуя под собой стула.

– Ваш дядя сочтен недостаточно близким родством.

– Что теперь делать?

– Попробуйте подать через год, – пожал плечами Кабашкин, явно утомившись разговором.

– Но через год родство не станет ближе!

– Логично, – оживился он. – Здраво мыслите.

– Что же я скажу дяде? – не унималась я. – Как объясню? Он не поймет этой дикой причины.

– А зачем ему понимать? Проявите гибкость. Напишите, что завалены работой, что у вас что-то под микроскопом, что вы больны… – вяло давал он рецепты.

– Я больна? Чем я больна? – Я вдруг услышала свой собственный пронзительный крик. – Какой болезнью? Триппером? Сифилисом?

Латунный таз Кабашкина померк. Инструктор встал, молча обогнул стол, отворил дверь и, обращаясь к секретарше, ласково сказал:

– Эллочка, просите следующего.

Зима 1965 года. Однажды в половине первого ночи зазвонил телефон, – довольно позднее время даже для нашего стиля жизни. Таких звонков я пугаюсь. Но в трубке послышался смех и веселый голос моей подруги Вики Беломлинской:

– Людаша, можно нагрянуть к вам в гости?

– Где ты?

– Рядом, на Исаакиевской. Звоню из автомата.

– С кем?

– Нас человек двенадцать.

– Мне нечем угостить такую банду.

– Не беспокойся, мы из ресторана.

Короткие гудки, я заметалась по квартире, смахивая с кресел случайные предметы. Минут через десять вошли: Вика, первая красавица нашей компании, ее муж Миша Беломлинский, замечательный художник и один из лучших книжных иллюстраторов всех времен и народов, Булат Окуджава с гитарой, Александр Галич с гитарой, Юрий Нагибин, Белла Ахмадулина, тогдашняя его жена, друг Нагибина Дима Гиппиус, кинорежиссер Володя Венгеров с женой, режиссер Владимир Шредель, актер БДТ Лебедев с женой. А в гостях у нас уже были и собирались уходить наши друзья – прозаик Игорь Ефимов и его жена, журналистка Марина Рачко.

Секундная заминка, легкая суета с шубами, шапками, плечиками, вешалками… Наконец гости расселись в гостиной.

– Ну и откуда такое созвездие? – спросила я Вику, когда она заглянула в ванную поправить макияж. Оказывается, именитая четверка: Галич, Окуджава и Нагибин с Беллой слиняли из Москвы, чтобы не подписывать коллективные негодующие письма против Даниэля и Синявского, которых осенью 1965 года арестовали за то, что они напечатали свои повести за границей. Это тогда называлось «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Арестовали, судили и, конечно, посадили – Юлия Даниэля на пять лет, Андрея Синявского на семь. Остальные гости – их ленинградские друзья.