Татьяна Раутиан - Рассказы бабушки Тани

Или вот двое спорят. Один говорит, как-то с ленцой:

— Да не-е-ет!

А другой яростно возражает:

— Нет да!

«Этот русский невозможно понять», — вздыхали иностранцы. Ведь «нет» и «да» — противоположности, как плюс и минус. Но ведь плюс и минус вместе — это будет нуль. «Да » и «нет »вместе ничего не значат. А тетя Таня им говорит (по-каковски-то, конечно):

— Ну это легко. У нас бывает и потруднее. У вас в языке есть только «два» и «второй». А у нас есть еще «две», «двое», «дважды», «вдвоем», «двойка», «двойной», «двушка», «удвоить», «раздвоение»…

— Ой, ой! Поша-алуста не кофори-и-ити так! — и они затыкали уши. Они боялись совсем запутаться.

Тогда совсем не было еще компьютеров. И даже слова такого не было. Каждую книгу в библиотеке надо было записать на карточку. Когда тебе выдают книгу, то из этой книги вынимают карточку и вкладывают в твой читательский билет. Новые книги, пока они без карточек, невозможно выдавать читателям. Тетя Таня брала домой чистые карточки и списки книг. И дома записывала все на карточки специальным «библиотечным» почерком, печатными буквами. Она и меня научила так писать. И я смогла помогать ей. Ведь я уже была в шестом классе и умела писать немецкие («латинские») буквы. Не так уж и трудно их запомнить, особенно в детстве.

Детство для того и существует, чтоб всему научиться. А когда научишься и станешь взрослым — тогда учиться некогда будет, уже надо работать. Взрослая голова думает, что она уже всему научилась, больше не надо. Это не очень правильно, конечно, учиться приходится и взрослым, но детям это в сто раз легче. Например, маленького ребенка не учат языку, с ним просто разговаривают. Ну спрашивают:

— Где у тебя носик? Во-от он! А где ушки? Во-от они!

Вот и весь урок. Ребенок сам учится. Смотришь — через два-три года он уже хорошо знает русский язык. Никогда не ошибается. Если что знает — то правильно. Ну, а если не знает пока еще, то скоро узнает. Когда будет толстые книги читать…

Если не было новых книг и мне нечего было читать, я начинала искать хоть какие-нибудь, даже взрослые. Нашла у мамы в столе «От двух до пяти», это книга Корнея Чуковского про то, как дети учатся говорить. Очень интересно! Потом оказалось, что эта книга переиздавалась много раз, Чуковский все время старался ее дополнять и улучшать. Поэтому все издания были разные. Но мне больше всего нравилась самая первая книга. А поздние казались неправильными.

В Ленинграде в 1939 году я пошла в шестой класс. Тут все было не так, как в Изюме. Никого из ребят я раньше не знала. Сижу, присматриваюсь. В Изюме все были дети. А тут ребята какие-то взрослые. Есть одна компания, они всегда вместе, но как-то отдельно от остальных. Мальчики высокие, красивые, особенно Ромка Кац. Я сразу в него влюбилась, но, конечно, и виду не показывала. Около парты, где он сидел, в штукатурке была дырка. Говорили, что эту дырку девочки провертели своими взглядами. В Ромку все были влюблены.

Мне очень хотелось с этой компанией подружиться. Обычно после школы они ходили все вместе в волейбол поиграть. Вернее — в кружок на высадку постукать. И я старалась с ними там поиграть. Но почему-то по-прежнему получалось так, что они в этой компании свои, а я — чужая. Ну поиграю с ними в мячик — и все. Очень мне было от этого неуютно. Два года, в шестом и в седьмом классе, я училась с ними вместе и в мячик играла, но так и не стала своей.

Потом с одной девочкой из этой компании, с Диной, я подружилась. В те времена мы экзамены сдавали по всем предметам. Каждый год, начиная с четвертого класса. И вот мы с Диной вместе готовились к экзамену по географии. И чтобы отдохнуть от географии, читали с ней Данта. В школе мы его проходили только по истории, а не по литературе. Поэтому было очень интересно. У Дины была эта книга, «Божественная комедия», огромного формата, с множеством иллюстраций. Мы читали первую часть, «Ад». Такие интересные истории своей жизни рассказывали эти «тени»!

А когда дошли до «Чистилища» — бросили. Скучно.

Учительницей литературы у нас была Ольга Николаевна. Толстенькая старушка, мяконькая бабулечка. Между реденьких волос лысинка посверкивает. Она была добрая, не придиралась и очень интересно рассказывала. В шестом и седьмом классе мы много учили наизусть. И стихи, и прозу. «Редкая птица долетит до середины Днепра», Лермонтова, монологи Чацкого. Наверное, 30—35 довольно больших кусков. Мне нравилось. Я их читала громко, «с выражением», отчетливо, как бы обращаясь к толпе с трибуны: «А вы, презрен-н-н-ные потомки…»

До сих пор удивляюсь, как некоторые выступают перед залом, а сказать громко и внятно не могут. Бормочут что-то.

Папа купил десятитомник Маяковского в красном переплете. Я увидела, что в последнем томе не стихи — а письма и речи. Интересно! И стала читать последний том. И сразу же мне попалась какая-то совершенно людоедская речь Маяковского по поводу германской войны. Призыв не просто к войне — а к убийству. Ну нет. Человек, который выкрикивает такое, не поэт. Поискала что-то о нем. И вижу: наглое, хулиганское поведение! Если бы в школе кто-нибудь так себя вел — что бы было? А это же поэт, а не шпана какая-то. Маяковский для меня выпал из поэтов навеки.

Теперь-то я знаю: кто кричит и изображает себя большим и наглым — тот на самом деле слабак. Сильного духом человека видно сразу. Он — спокоен, ему не нужны эти спектакли. Его все слушаются и сами не понимают почему.

И вот в классе нам задают учить Маяковского. «Акулову гору». Ну уж нет. Не буду. Ольга Николаевна начинает спрашивать. Всех подряд. Каждый из 36 учеников должен был встать и рассказать наизусть эту «гору». Только не я!

Доходит до меня очередь.

— Я не выучила.

— Почему?

Ольга Николаевна искренне удивлена. Я всегда хорошо отвечала. И конечно же, я на самом деле могла рассказать. Попробуй не запомни, если двадцать человек только что повторили! Но я уже закусила удила.

— Ну ладно, ответишь завтра, — спасает меня Ольга Николаевна.

— Нет, не буду.

— Но почему?

— Я не люблю Маяковского.

Вероятно, Ольга Николаевна поставила мне заслуженную двойку, не помню, но это было совершенно не важно.

Кончился учебный год, сдаем экзамены. Русский устный и литература. Вытаскиваю билет. Там, ясное дело, Маяковский, «Акулова гора». Деваться некуда.

— Я не знаю.

— Тогда расскажи «На смерть поэта».

Рассказываю.

— А «Три пальмы»?

Пожалуйста.

— «У парадного подъезда»!

— Монолог Чацкого.

— Письмо Татьяны.

— «Скажи-ка, дядя…»

— «Птица-тройка».

Где-то на 15-м произведении отпустили меня с миром и даже пятерку поставили.