Татьяна Раутиан - Рассказы бабушки Тани

Бедная Ольга Николаевна! Теперь-то я понимаю. Это же экзамен, комиссия сидит, это она со мной вместе отвечает комиссии. А я устраиваю такое представление! Но тогда меня занесло. Я правда не люблю Маяковского до сих пор. Такого типа люди и позже мне встречались. Я с ними не то чтобы ссорилась — нет. Просто не общалась. Они всегда были совершенно чужими. Даже чуждыми.

Вот что я никогда не могла понять, зачем надо зубрить правила, все эти дурацкие «ут — ют» и «ать — ять». Ведь и так видно, что правильно, а что нет. Сомневаешься? Напиши на бумажке так и эдак, и сразу увидишь, что правильно, а что нет. С глаголами мне повезло. В Изюме мы их еще не проходили, а в Ленинграде уже прошли в прошлом году, в пятом классе. Такое облегчение! Ведь если, чтоб правильно написать, надо вспоминать всякие там спряжения — это только хуже, потому что «мозга за мозгу зацепляется». Вместо одного непонятного надо два непонятных вызубрить. Ведь правила эти никто не помнит. Если бы смысл нам объясняли, тогда бы запомнилось само.

Иногда я сама себе такие объяснения придумывала. Например, «пишите» и «пишете». Понятно же, что «пишИте» — это я вам приказываю. А «пИшете» — это вы этим занимаетесь. Всю жизнь или вот сейчас. Я люблю понятное. А те, кто тогда правила вызубрил не понимая, — до сих пор путают эти слова.

В шестом классе география у нас была не простая, а «экономическая». То есть надо было помнить, где какие ископаемые добывают, где что производят, где что строят. Опять зубрежка. Зачем? Ну вызубрим, а через год или пусть через десять лет все изменится. Одни ископаемые кончатся, другие новые найдут. Географичка наша, Олимпиада Максимовна, проводит со мной «беседу»:

— Ну ты же можешь хорошо учиться, почему же…

— Потому что я ненавижу зубрить. Я люблю, чтоб было понятно — что, как и почему. А география эта — зубрежкин предмет.

— Ну почему же? Вот, например, климат, континентальный и морской, различаются, потому что…

— Это совсем другое дело. А про полезные ископаемые совсем ничего понятного нет. Учи — и все.

Так и не выучила.

Учитель черчения был у нас совершенно не похож на учителя. Все у него было как-то иначе. Очень он мне нравился. Маленького роста, старикашечка, быстрый. На первом уроке он нам объяснял, как он нас будет учить. На следующий урок все должны принести такую-то бумагу, линейку, угольники, карандаши и ножики, чтоб карандаши точить. Кто не принесет — тому двойка. Кто принесет — тому ничего не поставит. Говорит:

— Я вам буду все объяснять и на доске рисовать. А вы слушайте и понимайте. Потом я все сотру — а вы все себе начертите, что я объяснял.

Вот в таком все духе. И каждый день всем отметки выставлял. Разговаривать в классе и обсуждать разрешалось. Сначала у меня были тройки. Вот удивительно! Не было у меня никогда троек. Двойки бывали, а тройки — никогда.

Но было не обидно, потому что понятно. В черчении понимать мало, надо еще и уметь. Потом стали четверки, а когда дошло до чертежей тушью, то наконец появилась пятерочка. Одна.

— На последнем уроке я буду ставить вам отметки за четверть и объяснять почему.

Вот новости! Мы же знаем, что четвертная — это просто средняя за четверть. Чего тут обсуждать? Но у него все не так. Ждем с любопытством.

Вот очередь дошла до меня. Звал он нас по именам, а не по фамилиям. Правда, у нас было пять Нин в классе, их приходилось по фамилиям.

— Таня.

Встаю.

— Вот ваши отметки.

В седьмом классе нас уже звали на «вы».

— Три, четыре, четыре, пять. Стараетесь. Можете. Обещаете мне, что и дальше будете все делать на пять? М-м? Обещаете?

А ведь страшно обещать. Но я уже поняла, что могу.

— Обещаю.

— Тогда ставлю вам за четверть пять . Но если!.. Тогда за год будет два .

Выставил всем отметки. Осталось еще минут пятнадцать урока. И дальше пошел просто разговор, вот такой примерно:

— Некоторые учителя меня не любят. Потому что мои ученики, когда им скучно на их уроке, делают мои домашние задания. Вот вы стараетесь, это самое важное. Если кто-то сначала пятерки получал, а потом четыре, потом три — я ему двойку за четверть ставлю. Потому что главное — это идти вперед, а не назад.

Ну и так далее. Не похож он был на учителя.

Вторую важную отметку по черчению я получила от папы. Тогда не было компьютеров, все рисунки для научных статей надо было чертить тушью.

Папа попросил меня начертить для его статьи схему. Папа ее примерно нарисовал карандашом и проставил размеры. Получилось. И когда уже было почти готово, я вдруг опрокинула бутылочку с тушью. Ужас!

Пришлось заново все чертить! Надо завтра сдавать, а уже восемь вечера. Сидела до часу ночи… Но делать нечего. Вышло даже лучше, чем первый раз.

В это время Аничков дворец был Дворцом пионеров. Там было много чего. Например, кружки по разным наукам. Можно было туда ходить и что-нибудь изучать. Нашей школе сообщили, что для седьмого класса есть места в кружке по истории. Кружки были раздельно для разных возрастов. По другим наукам свободных мест не было. Вот предложили мне. Я историю не любила. Там надо было знать, какие события происходили. Для меня это тоже был неинтересный предмет. Зубрить имена и даты, даты и названия. Но я подумала: может быть, во Дворце пионеров что-то интересное будет? Решила попробовать. Пришла. И оказалось — это то же самое, что урок. Только маленький класс, человек десять. Грустная молодая девушка рассказывает про какую-то очередную войну. Она была в таком-то году. И вел ее такой-то царь.

Больше я в этот кружок не ходила.

Я очень любила научно-фантастические книги. Самые известные, Жюля Верна, перечитала еще в третьем классе. В Изюме у моей подружки Нади, одноклассницы, в сундучке лежали чуть ли не все романы Жюля Верна. Еще ее дедушка выписывал их для ее папы. Это было приложение к журналу «Нива». Оказывается, Жюль Верн писал каждый год по два романа! Ничего себе! И Надя давала их мне почитать. Потом я стала читать романы Беляева — «Звезда КЭЦ» и «Прыжок в ничто».

А вот теперь, в седьмом классе, три книги были для меня очень важными.

Первая — это роман Беляева «Голова профессора Доуэля». Я долго думала потом об этом профессоре. О том, что же такое жизнь, что такое «я». Вот я — смогла бы, согласилась ли бы я на такую жизнь? Жизнь одной головы — без тела? Ведь это страшный выбор: жизнь одной головы или смерть. Действительно, он прав, этот Доуэль. Ведь самое главное в жизни — это голова, чтобы думать, читать, говорить. Но без рук, без тела… Нет, все-таки лучше жить, пускай так. Ведь остается жизнь, остается «я», и это главное.