Анатолий Найман - Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Вот и нынешняя ахматовская дата. Вы считаете, она родилась на Украине, с украинской фамилией случайно? А не чтобы в той, неведомой нам форме, через 125 лет, принять участие в происходящем там сейчас? И, думаете, даром написала она 100 лет тому назад о своем детстве в Херсонесской бухте Севастополя: «Я собирала французские пули, / Как собирают грибы и чернику, / И приносила домой в подоле / Осколки ржавые бомб тяжелых»? Пули и бомбы Крымской войны середины XIX века. Вот все, что я хотел сказать.

И вдруг вспомнил: «А, еще. Валера <���Попов>, ты будешь говорить сегодня про то, что не только в Москве пишут книги, а и в Ленинграде тоже? Да? Ну давай».

И после этого пригласил на сцену Сергея Юрского.

Сергей Юрский: Здравствуйте, здравствуйте, добрый день! Разное говорили, а смотрите-ка, сколько народу собралось на этой дальней от остановок автобусов, троллейбусов и даже поездов площадке. Вот я сюда и добрался. Сюда, куда по разным причинам не смел добраться еще 64 года назад. Потому что я комаровский житель. Здесь наш Дом отдыха, актерский, и с моими родителями сперва, потом уже и самостоятельно я приезжал. Это мое пребывание в Комарове насчитывает многие годы, начиная с 50-го. Здесь умер мой отец, это тоже памятно. От него я многое слышал про Ахматову, никогда никто из нас не рискнул ее навестить, ей поклониться, поцеловать руку или просто поклониться, потому что разные круги. И какая-то несмелость была и опасность, само собой. Опасность присутствовала тогда очень явственно. Она была опальным человеком, и те, кто сюда ходил, были люди, не боящиеся опалы. Я многих из них знал, и поэтов, молодых тогда, Женю Рейна, немного Иосифа Бродского, Леву Друскина, который сюда на своей инвалидной коляске тоже подъезжал. Но рискнуть прийти? Это все были небожители, те, кто к ней ходил. И тем более она – отдельный, особенный, такой же, как эта замечательная таблетка, выбитая на камне ее могилы. Это лицо, которое не спрятано, наоборот, оно открыто, но оно абсолютно отделено от того, что не оно. Замечательный памятный знак, который говорит об особенности этого человека, так же как ее портреты разных лет.

Выступает Сергей Юрский

Я сегодня смотрел на них в Русском музее, и портрет Альтмана, и портрет Петрова-Водкина, разных лет этой женщины – и всегда это образы опять же не закрытые, а отделены от всего, как деревья. «Здесь все меня переживет», она говорила, мы знали эти строчки и полагали, что они слишком грустны. Нам, тогда молодым, казалось, что мы-то все переживем. Теперь мы пережили Анну Андреевну на полсотни лет почти. Если бы я осмелился прийти к ней сейчас (это невероятная вещь), то я думаю о том, что́ бы я мог ей сказать, занять часть ее времени. Так же как боюсь сейчас занять часть вашего времени в холодеющем дне, в вечереющем, самом длинном дне в году, перебрать. И все-таки рискну начать и потом по вашим лицам увижу, что, дескать, хватит. Я бы ей, конечно, сказал: «Вы знаете что, я слишком много отдал в жизни времени и любви Пушкину и знаю, что Пушкин был всегда в поле ваших не только исследований, но в поле вашей души, он присутствовал всегда. Я выбираю вот эти строчки. О поэзии, легкие. Кусочек из шуточной, то ли шуточной, то ли совсем не шуточной поэмы «Домик в Коломне». Все по-разному, к примеру, Маяковский писал, как делать стихи, и в своей манере пытался объяснить, как делать стихи. Вот и Пушкин начал в период своего несомненного кризиса, может быть, нескольких дней всего длившегося, но несомненного – невхождения в общие потребности, в разрыве – эту поэму так:

Для того, чтобы дойти до этого упоминания «будки», я дочитал зачин поэмы до этого места. Упрощенное, обращенное к людям, вернее не к людям, а к человеку, какому-то конкретному человеку, который согласен попробовать понять настроение поэта, говорящего о своем ремесле, великом ремесле. Небожители все-таки определяются уровнем того, чем владеют только они, поэты, и больше никто.

Дальше я бы сказал Анне Андреевне: «Анна Андреевна, Вы, наверное, может быть, и знаете эти стихи. Это ваша современница, она была в сложных отношениях с жизнью, в сложных отношениях с вами, и великая, тоже великая, как и вы, – Цветаева. Я вам прочту одно стихотворение Пушкина, которое среди других Цветаева перевела в худшие свои дни эмиграции». Перевела на чужой язык, и перевела совершенно потрясающе. Прежде всего, ритмически сохранив на другом языке то, что составляет пушкинскую силу и прелесть. 200 страниц она перевела без всякой надежды их опубликовать. Их опубликовали через много-много лет. «Бесы». Пушкин. Цветаева.

( Читает строфы на русском, потом на французском языке .)

Я часы оставил там, я не гляжу на них, я гляжу на ваши лица и еще продолжу.

Человек, который, конечно, совершил великое движение нашей поэзии, – Иосиф Бродский. Человек, который здесь бывал, для которого это было важно и, по всей видимости, действительно был замечен Анной Андреевной. Если бы я тогда, или теперь, или в неведомых пространствах и временах пришел к ней, я бы сказал: «Можно я вам одно стихотворение прочту Бродского? Оно, естественно, вас никак не касается, но по поэзии оно превосходно. Оно касается другой женщины, занимающейся той же профессией. Оно называется «Одной поэтессе»: