Аркадий Застырец - Кое-что получше

В какой-то момент я произнес сакраментальное четверостишие, ставящее «превыше всех хвалений» Георга Фридриха Телемана, мы вспомнили о том, что забыли Рамо, Гайнриха Шютца и Клаудио Монтеверди — и все началось сначала.

Ребята, Шурик уже тогда был крутым знатоком рок-музыки — с ним было о чем поговорить! Уверен, что время не сгладило этой крутизны.

Нет смысла описывать внешность звезды такого масштаба, как Шурик — она и так хорошо всем известна по календарикам, плакатам и ТВ-шоу. Но замолвить словечко о Шуриковой работоспособности считаю своим долгом. За одну ночь он еще в молодости успевал положить на музыку пять-шесть текстов, при этом к тому же и переделав их до неузнаваемости.

Печально, и невероятно, однако наше совместное творчество как-то не сложилось ни в дотрековский, ни в посттрековский период. Добрый десяток моих текстов, положенных на музыку Шурика, так и остался вместе с нею лежать мертвым грузом в пыльных архивах. В момент нашего знакомства с Шуриковского лица не сходило плотоядное сияние. Кратковременное воздействие параноидальной идеи подвигнуло его (Шурика) на создание омерзительных композиций, какие даже Элис Купер замучился бы извлекать из своих ночных кошмаров. И все же именно в тот период юному композитору удалось-таки при помощи моего счастливого пера состряпать, по крайней мере, одну премиленькую вещицу под названием «Маленький сюрприз». В песенке этой рисовался образ беззаботного, сытого, одетого и обутого парнишки. Объяснялось, как ему хорошо, как его будит по утрам запах кофе, как солнце греет ему простыню и т. д. Но после каждого куплета звучал залихватский, с привкусом немецкого кабаре времен третьего рейха рефрен:

«Веселиться не торопись! Ожидает тебя сюрприз. Что там за сюрприз? Зря ты гадаешь. Маленький сюрприз. Скоро узнаешь!»

Вот в сущности и все. Безобидно, весело, на грани с истерикой.

Представив Шурика, по алфавитному порядку я должен назвать Полковника Эквалайзера. Слов нет, он был и, вероятно, остается мастером своего дела. В умелых руках Полковника самая фиговая аппаратура совершала звуковые чудеса. И, вероятно, вполне справедливо он считался полноправным членом творческого коллектива.

Однако меня особенно доставало, когда принесенный мною очередной текст, активно разбиравшийся по косточкам, отдавался на суд Полковнику, и тот, ничтоже сумняшеся, судил о нем, и судил, как ему, вероятно, казалось, вполне умно и «со знанием дела». При этом талантливому звукооператору конечно же не приходила в голову совершенно аналогичная ситуация, но с обратной полярностью: что, если бы я стал тыкать в его радиосхемы отверткой и хватать бедолагу за руку, сжимающую раскаленный паяльник?

Не хочу выставлять претензии ни к кому лично, тем более задним числом. Пусть Полковник не обижается на меня. Самым страшным моим душителем был не он, и не Женька, упрямый в своем ограниченном мнении, и не Миха, источающий порой рассудительное занудство, и не Борщ, подчиняющийся вопреки здравому смыслу общим «соображениям», и не Феич с его доходившей до смешного бесхребетностью, и не Настя, о которой, как объявлено, умолчу. Самым страшным моим душителем оказывался весь их насквозь совковый пионерский коллектив.

Вот это была сила, вот это был интеграл дилетантизма и пустословия. И вот почему я с самого начала заявил им: то, что я пишу для вашего употребления — не стихи, а тексты. Так оно и было на самом деле — я сплетал для музыкантов то, чего они сами хотели, я писал под диктовку этой дурацкой силы, силы советского коллектива, изображающего из себя рок-группу.

Калужский, которого трековцы считали моим родным братом, что, конечно, не так уж далеко от истины, присутствовал пару раз при обсуждении этими светлыми головами моих текстов, наблюдал за моими досадными муками и теперь может выступать в качестве свидетеля со стороны обвинения. Думаю, мой печальный опыт послужил ему незабываемым уроком того, как беззастенчиво обращаются музыканты с текстами только на том основании, что для их написания использован язык, употребляемый в повседневном общении. В результате сегодня Калужский пишет великолепные тексты исключительно на английском языке. Ах, как жаль, что и меня в свое время не посетила спасительная идея — писать для «Трека», к примеру, на немецком!

Между прочим, в музыке «Трека» и, впоследствии, «Кабинета» мною не поправлено ни одной ноты. Уже на одном только этом основании я чувствую за собой больше прав на звание профессионала, чем было у них. Ведь первая заповедь профессионала — не совать свой нос не в свое дело. Остальное со временем может приложиться или нет. Но без этого первого не бывает ни второго, ни третьего, ни четвертого.

Кстати, о «Кабинете». Не знаю, что с ними стало потом, но в альбоме с нелепым Шуриковским названием «Вскрытие» они попытались возродить самые кондовые трековские традиции, на этот раз, как вы уже догадались, при участии Шурика. Это была самая неудачная моя работа. На сей раз я уже не боролся и с первой попытки выдавал то, чего от меня ждали. Надуманные аранжировки довершили дело. Полковник был в восторге от моих текстов. Я был в восторге от его технических ухищрений.

Вообще все участники этого проекта восторгались друг другом. На том восторги по поводу «Вскрытия» и исчерпались.

Лично мне «Вскрытие» показало нечто большее — что пора вовсе завязывать с этой работой, пора перелистнуть эту страничку закономерно, как я пытался здесь показать вписанную в книгу моей жизни, но не способную целиком исчерпать ее предопределенное содержание.

…Бонапарт, с вечно серьезным выражением подавленной гениальности на лице, обрамленном черною прямою шевелюрой заявился ко мне со своим предложением совершенно не в жилу. Создавать сценарий фильма о рок-музыке, да еще на местном материале, без зарубежных командировок — совершенно не вписывалось в мои планы. Но категорически отказывать я, на свою беду, просто не умею. Поэтому я послал его не туда, куда следовало бы, а к Калужскому, да еще при этом заверил: буде Калужский согласится и ему понадобится моя помощь — отказывать не стану.

Поэтому, когда через некоторое время Калужский пришел ко мне с ворохом исписанных листов и предложил соавторство в отправлении этого несуразного дела, мы пожали друг другу руки и взялись за работу.

Мы придумали фильм о нашем городе, который, несмотря ни на что, любим (все-таки малая родина!), и о том, как в его обычной совковой атмосфере нелепым махровым цветом пробивается стихия рок-н-ролла. В общем, фильм о свердловской рок-музыке как ярчайшем проявлении абсурда в нашей жуткой и увлекательной действительности.