Иван Лыков - В грозный час

Помню, выбили мы фашистов из одной такой деревеньки. Два дня шел за нее бой, а на третий гитлеровцы не выдержали, побежали. Вошли мы в деревню и ахнули: одни трубы торчат. И ни души кругом. Постояли мы с Пелевиным около одного из пепелищ, от которого еще дымом тянуло, а потом собрали бойцов, сказали им:

— Смотрите и запоминайте, что оставляет после себя враг.

И не нужно было в тот момент произносить какие-то другие слова. Пепел пожарищ сам взывал к отмщению.

Мы уже намеревались было уходить из этой деревеньки, чтобы преследовать врага дальше, когда прибежал фельдшер батальона Рукавишников и доложил, что на окраине экипаж старшины Рыклина обнаружил спрятавшегося от фашистов местного жителя.

— Это дед древний, — рассказывал Рукавишников, пока мы со старшим лейтенантом П. П. Тормозом, переведенным недавно к нам из батальона легких танков на должность начальника штаба взамен назначенного в другое подразделение капитана Советкина, шли к окраинным пожарищам. — Ему лет девяносто с гаком. Забился в какую-то нору, сидит и плачет.

Нора на окраине деревни оказалась старым, полуразрушенным погребом, в котором сельчане обычно хранят картошку и всякие соленья. И сидел в этом погребе дед — очень старый и белый как лунь. Мы помогли ему выбраться. Он стоял в окружении танкистов, подслеповато щурился от дневного света, и по изрытым морщинами его щекам безостановочно катились слезы.

— Вот чудак человек! — растерянно пожал плечами старший лейтенант Тормоз, глядя на деда. — Радоваться надо, а он слезы льет. Ты чего, отец?

Старик, утеревшись рукавом рваной фуфайки, обвел наконец нас долгим и жадным взглядом. Потом ответил:

— Дак свои же пришли, родные. От радости я это. Вы уж меня, старого пня, извиняйте…

Он-то и рассказал, что фашисты из деревни угнали почти всех жителей, в том числе и его невестку с двумя сыновьями-подростками. Некоторые, правда, успели убежать в лес. Теперь, конечно, вернутся, раз Красная Армия выгнала супостата. А он не стал в лесу хорониться: силы не те, не дошел бы. Вот и залез в этот погреб, решив: будь что будет.

Хмурыми были у нас лица, когда мы слушали горький рассказ деда. Уходя, дали ему сухарей, консервов. У кого-то нашлись запасные валенки, кто-то принес почти новенький тулуп. Усадили мы деда на обгоревшее бревно рядом с трубой, оставшейся от его избы, и наказали, чтобы ожидал подхода наших тылов, которые ему помогут. А сами пошли дальше.

Да, война принесла советскому народу неисчислимые бедствия. Враг лютовал, вымещая свою злобу на ни в чем не повинных жителях наших городов и сел. Никогда не забуду, как в освобожденной нами деревне, в обгоревшем сарае, мы нашли стариков, женщин и детей, задохнувшихся в дыму. Нам не надо было специально воспитывать у бойцов ненависть к врагу. Она сама вливалась в сердца, делала их еще сильнее и мужественнее.

Первый месяц зимы выдался снежным. Это мешало нам, создавало много дополнительных трудностей. Танки во время наступления с трудом пробивались через сугробы. Нелегко было и снабженцам, обеспечивавшим войска горючим, боеприпасами, продовольствием.

И все-таки мы упорно продвигались вперед, ломая яростное сопротивление противника.

В середине декабря бригада наступала в направлении деревень Юрятино, Хрущево, Потесниково, Галчатовка, Ершово. Подступы к ним были сильно укреплены врагом в противотанковом отношении. Нам приходилось по нескольку раз ходить в атаку на одну и ту же деревню, прежде чем выбивали из нее гитлеровцев. И в каждой из них мы навсегда оставляли дорогих товарищей.

В бою за деревню Хрущево погиб командир одной из рот — старший лейтенант Ф. А. Долгов, еще совсем молодой, красивый парень, храбрый танкист. В нашем батальоне он пробыл всего с месяц. Из всех боев выходил без единой царапины. Даже на его танке не было ни одной вмятины от снарядов. Долгов называл себя везучим. И вот в бою за Хрущево его легкий Т-60 вырвался вперед, увлекая за собой остальные машины подразделения, и, несмотря на глубокий снег, сумел-таки проскочить на вражеские позиции. Там он прошелся по заполненной фашистами траншее, вмял в землю два миномета с расчетами и ринулся на противотанковую батарею. И тут по нему разом ударили два орудия. Один снаряд пролетел мимо, но другой угодил в башню и пробил ее. Никто из экипажа не был даже ранен. А вот старшего лейтенанта Ф. А. Долгова убило наповал. Из боя его танк вышел своим ходом. И когда механик-водитель и башенный стрелок извлекли из него тело ротного и положили на снег, то горько, как мальчишки, заплакали, отводили от сослуживцев глаза, словно считали себя виновными в гибели командира.

* * *

Бой за Хрущево отгремел. Уже уточнены потери, подсчитано количество уничтоженной техники врага и его живой силы. Танки заправлены горючим, пополнены их боекомплекты. Экипажи, радуясь еще одной одержанной победе, деловито занялись подоспевшим вовремя обедом, а мы с капитаном Пелевиным уселись за составление донесения в штаб бригады.

Вошел командир роты средних танков старший лейтенант И. Н. Парамонов, сообщил:

— Евстигнеев двух гитлеровцев привел. Солдата и офицера.

— Где он их взял? — спросил комбат.

— Да на чердаке прятались. Евстигнеев тут к одной тетке зашел воды попить, а та ему и говорит: «Чевой-то у меня под крышей все время шебаршит. Боюсь, залез кто…» Евстигнеев прислушался: точно, шебаршит. Говорит тетке: «Может, куры или кошка?» — «Да курей всех давно фашисты проклятые пожрали, а кошек перестреляли. Хату вон только не успели спалить…» — Парамонов рассказывал живо, даже артистически, изображая и перепуганную тетку, и спокойного, невозмутимого политрука своей роты. — Ну, тогда Евстигнеев выхватил пистолет — и на чердак. Кричит: «Хенде хох!» И что вы думаете? Через минуту вылезли два голубчика. Трясутся — то ли от страха, то ли от холода.

— Где пленные? — спросил я у Парамонова.

— Да у Евстигнеева. Он там с экипажами политбеседу проводит, а они у него вроде наглядного пособия стоят, — засмеялся командир роты.

— Пойдем, Григорий Ефимович, послушаем политбеседу, а заодно и посмотрим, что там за птицы такие попались, — предложил я Пелевину.

Тот отказался, буркнув в ответ:

— А что их разглядывать? Они мне и так осточертели. Отправьте в штаб бригады, пусть там разбираются.

Но я все же пошел в роту Парамонова. Еще издали увидел около командирской машины тесно сгрудившихся танкистов. Из середины доносился голос политрука роты А. И. Евстигнеева:

— Вот вам наглядный пример, товарищи бойцы, как Гитлер заботится о своих вояках. На дворе тридцать градусов мороза, а немецкий солдат в тонкой, дырявой шинелишке и сапогах, обвязанных соломой.