Валерий Хайрюзов - Звезда и крест генерала Рохлина

— Хорошо, высылай своих людей с белым флагом, мы своих.

— Давай подождем, пока подойдут депутаты — ваши и наши, — заюлил Масхадов.

Но Рохлин прервал его:

— Ты же говоришь: с политиками не договориться. Предлагаю: ты вывозишь всех своих и моих, я тоже, потом обмениваем всех на всех.

— Мне это не подходит, — подумав немного, заявил Масхадов.

— Ты же понимаешь, что тебе конец. Совмин у меня, мост перекрыт. У тебя осталось окно: сто метров. Десантники его скоро закроют. Боеприпасов у тебя нет.

— У меня все есть! — с надрывом крикнул Масхадов.

— Я же слышу твои переговоры, плохи твои дела, — спокойно ответил Рохлин.

Масхадов бросил трубку.

Завершив разговор, генерал вызвал Романа Шадрина — нового командира разведывательного батальона, сменившего раненого Гребениченко:

— Сынок, тебе необходимо выйти на проспект Победы, соединиться с десантниками и замкнуть кольцо. Задача трудная, но ее надо решить.

— Попробую ночью, товарищ генерал.

— Давай, с Богом!

Около шестидесяти бойцов разведбата во главе с Шадриным ночью вышли на проспект, но пересечь его не смогли. Вся противоположная сторона проспекта и часть домов на этой стороне были занята боевиками. Попытки прорыва обошлись слишком дорого. Половина разведчиков была ранена. Выбив боевиков из ближайшего дома, они заняли в нем оборону.

Десантники из псковской дивизии генерала Ивана Бабичева тем временем увязли в бою с обратной стороны президентского дворца, и в кольце вокруг дворца продолжала оставаться брешь, через которую уходили те, кто его оборонял.

Связь с Шадриным прервалась. Рохлин был вне себя. Он материл всех, кто попадался под руку. Послать кого-то на выручку разведчикам он не мог. Повсеместно шли бои.

Через некоторое время Шадрин объявился сам:

— Товарищ генерал, задачу выполнить не смогли. У нас около сорока раненых. Десантники нас не поддержали…

— Почему не выходил на связь?

— Батарейки сели, — прошептал Шадрин, выставив рацию, словно свидетеля.

Комбат был человеком не робкого десятка, но теперь выглядел, как проштрафившийся мальчишка. Его шепот прозвучал так обиженно и так убедительно, что подействовал на Рохлина успокаивающе.

Генерал понимал, что боевики будут зубами держать оборону единственного коридора и полсотни его бойцов эту оборону не прорвут. Была надежда на десантников, но они, похоже, не смогли быстро перегруппироваться и поддержать Шадрина, чтобы полностью окружить дворец. Однако, на комбата он был зол по другой причине: тревога за судьбу разведчиков и неизвестность, которая сопровождала их рейд, взвинтили ему нервы.

— Если бы перекрыли этот коридор, сегодня война бы закончилась, — сказал он уже другим тоном. — Ни один их командир не ушел бы.

Собрав вокруг себя испытанных, прошедших Абхазию полевых командиров, Басаев сообщил им, что положение безнадежно и надо сохранить жизни тем, кто уцелел, для будущих дел.

— Будем уходить через пустырь, другого выхода нет. Нас обложили, как волков. Как только стемнеет, будем отходить к Сунже, и переправляться на тот берег. Встречаемся в условленном месте через три дня.

Ночью боевики, около сотни человек — остатки абхазского батальона, бросились на прорыв через пустырь. Неожиданно весь пустырь накрыл шквал разрывов. Это прямой наводкой била артиллерия корпуса. Снаряды сравняли боевиков с землёй.

— Все, у Шамиля голова поехала, — сказал Рохлин узнав о гибели абхазского батальона. — Это надо же так подставиться!

Утром к Рохлину ввалился Приходченко и, улыбаясь, доложил:

— Дворец пуст, товарищ генерал!

Скопенко, который находился рядом, приказал одному из офицеров:

— Установить флаг над президентским дворцом!

Тот растерянно ответил:

— Товарищ полковник, флаг где-то затерялся. Я дал команду, его ищут.

— Найти и установить! — приказал Скопенко.

Морские пехотинцы первыми водрузили Андреевский флаг на крыше дворца. Но среди них оказались и бойцы 8-го корпуса. Захаров, который не расставался с морпехами, поглядывая на флаг, спросил молодого невысокого солдата:

— Шкет, а ты откуда?

— Восьмой гвардейский корпус.

— Снимай тельняшку, пусть все видят, что восьмой гвардейский здесь.

У солдата от такого предложения округлились глаза, затем в них заплясали чертенята.

— Старший сержант Базарова, — представился шкет. — Мне, товарищ полковник, прямо сейчас, или чуть попозже, когда мужчины отойдут?

Захаров еще раз глянул на солдата и смущенно надвинул шапку на глаза. «Во, я лопухнулся!» — подумал он.

Стоящие на крыше солдаты и морпехи начали стрелять в небо. Это была одна из первых побед, которую через уже полчаса озвучило московское радио. Волков, услышав голос московского диктора, подумал про себя, что раньше Левитан сообщал о взятии неприятельских городов, а теперь страна учит географию по улицам Грозного. Раньше звучали: Варшава, Будапешт, Вена, Берлин. Теперь — бетонный дом, который для важности, вслед за чеченцами стали именовать президентским дворцом, а какая-то площадь Минутка, где, говорят, раньше сходились автобусные маршруты, стала чуть ли Унтер-ден-Линденом. Ну и пусть, в конечном счете, не рейхстаг, а все же приятно: уже есть результат.

Вечером к Рохлину быстрым шагом вошел Кузнецов и показал перехваченную радиограмму. Генерал прочитал молча, затем обратился ко всем, находящимся в штабе:

— Перехвачена радиограмма Масхадова Басаеву: «Циклон — Пантере. Это наш первый проигранный бой». Самая лучшая оценка нашим действиям! Лучше, чем оценка Генерального штаба, президента или военных экспертов. Это оценка противника.

В наступившей тишине Рохлин поднялся из подвала и пошел по улице разрушенного города. Следом за ним, держа автоматы наизготовку, шли разведчики. Кругом были видны воронки, улицы усыпаны битым стеклом, кусками бетона, и тем, что еще недавно было домашними вещами. Лик войны был ужасен. То и дело попадались покореженные, сгоревшие танки, боевые машины пехоты, неубранные трупы людей в камуфляже. Кто это был: солдаты федеральных войск или боевики должны выяснить похоронные команды, которые уже начали санитарную зачистку города. Хмуро и безучастно смотрели на весь этот разор выбитые глазницы окон. Навстречу Рохлину через дорогу ковыляла тощая с облезлой шерстью сучка. За нею, пригнув к земле головы, тащились черные кобельки. Генерал посмотрел им вслед.

— Видит Бог, мы этого не хотели, — вслух сказал он. — Сила — на силу, воля — на волю. Кто кого — таковы законы войны. Я бы плюнул тому в глаза, кто сказал бы мне в Афганистане, что придется воевать на своей земле.

Неожиданно у разрушенного здания он увидел сидевшего небритого человека. Генерал посмотрел на него, и их взгляды встретились. Эти глаза Рохлин уже видел. Только не здесь, а в Афганистане.