Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вторая телеграмма из Филармонии, что виза послана. Был опять в консульстве, убил два часа, перебывал у всех, от секретаря до генерального консула, но разрешения не было, а без разрешения нельзя. Послали меня к послу, и тут секретарь сообщил, что только что виза получена. Я страшно замучился с милыми панами и их дурацкими порядками.

Сегодня русский Новый год, Сувчинский звал встречать его к профессору Карсавину, очень милому человеку, но я устал. Бран звонила опять. Вечером она заболела от огорчения. Теперь она предлагала новые условия на апрель, Пташке и мне.

По вечерам читаю Christian Science. Глазам не лучше.

Сувчинский живёт в Süd-Ende, своего вида Bellevue при Берлине. Сегодня он повёз меня к себе завтракать. У него очень хорошая гостиная и маленькая, узкая и длинная спальная. Жена его мила, хотя бесцветна. Была ещё Mlle Гучкова, дочь автора «Приказа №1», она же племянница Зилоти и родственница Рахманинова. Ей восемнадцать лет и она иногда исполняет секретарские обязанности у Сувчинского. После завтрака мы с Сувчинским вернулись в Берлин, к Гессен, где уже сидела Мери Бран с новым контрактом, но, конечно, контракт был написан скверно и я заставил его переделать. Пришлёт она мне чистовой экземпляр для подписи в Варшаву. Затем мы втроём отправились на вокзал. Спальных мест не оказалось. Я уехал в простом втором классе, а на границе (где, кстати, поезд держали три часа) перешёл в пустой первый класс и недурно спал, один в купе. На границе ко мне не придирались, но одну русскую даму, у которой что-то было с документами не в порядке, высадили.

Варшава в девять часов утра. На вокзале меня встретил Фительберг, сияющий, в великолепной шубе. Расцеловались. Оказывается, он уезжал из Варшавы, и оттого возникла путаница с визой. Он сказал мне, что я буду жить не в гостинице, а у Mme Гросман, полурусской, полупольки. У неё в Петрограде был большой фортепианный магазин «Герман и Гросман». В 1914-1918 годах у меня даже был рояль их фирмы, недурный и громогласный. Квартира огромная, шикарная, две горничные, лакей. У меня удобная комната. Самой хозяйке лет сорок-сорок пять, она мила, хорошо говорит по-русски, просила меня не стесняться, «точно в гостинице». В десять часов утра уже состоялась оркестровая репетиция, вся посвящённая моему 3-му Концерту. Фитиль [184] Фительберг. старался и вызубрил недурно, но я очень устал.

После репетиции Фительберг угощал меня в ресторане огромным завтраком (фляки по-польски), а затем я спал. В пять часов отправился погулять по Варшаве, которая мне напомнила Москву и Петроград: есть что-то общее в архитектуре домов; номера домов пишутся на треугольных синих фонарях жёлтыми прозрачными цифрами; много народу в шубах: есть бабы в платках.

Вечером концерт. Зал хороший, народу порядочно, но не полно. В первом отделении я играл 3-й Концерт: большой успех. Во втором - несколько номеров соло, в том числе «Наваждение» (по-польски «Змора»), после которого успех огромный. Я дал три bis'а, но мог бы дать ещё три, так как народ собрался у эстрады и кричал «Марш» или «Сказку»! Оказывается, эти вещи уже играли здесь Орлов, Боровский, Артур Рубинштейн и два польских пианиста, и публике хотелось послушать, как их играет автор. По мнению всех, мой успех был больше успеха Стравинского, который был здесь в начале сезона со своим Концертом. Вечером ужинали у Mme Гросман: Фительберг, директора Консерватории и Филармонии, секретарь президента республики и прочие. Секретарь был мил и сказал, что он, если будет нужно, всегда мне устроит визу в Польшу в один момент.

Утром упражнялся к реситалю. Завтракал с Фительбергом. Его жена в Берлине, он живёт у сестры, в скромной квартире. Уличил Бран во лжи: в Берлине она сказала, что концерт в Лодзи провалился оттого, что в Лодзи, видя, что я не получаю визы, уступили зал другому. В Варшаве я рассказал об этом директору Филармонии. Тот воскликнул, что этого не может быть, он знает лодзинского человека и уверен, что это не так. Директор запросил его телеграммой и сегодня получил возмущённый ответ, опровергающий слова Бран. Телеграмма эта теперь у меня в кармане.

Вечером в опере на премьере «Зигфрида», в ложе у директора Консерватории. Театр не очень большой, декорации плохие, певцы посредственные, но есть недурные актёры, и публика в зале нарядная. По-польски, со всеми их шипящими и трещащими буквами, выходит довольно выразительно в драматических и комических местах (Миме), но в лирических хуже. После спектакля целой компанией, с местной прима-балериной, очень хорошенькой, поехали ужинать в кабаре «Оаза» (Оазис) - дансинг и дивертисменты. Просидели до трёх часов. Платил жених балерины и никому не позволял участвовать в платеже.

поэтому упражнялся на фортепиано. Хозяйка дома была так любезна, что предлагала мне привезти «Стейнвей», но я отказался. В её квартире раньше останавливались всякие знаменитости: Рахманинов, Сафонов, Казальс. Завтракал у Майер, богатых людей, к которым ходил упражняться Стравинский, когда был в Варшаве. Стравинский, говорят, ругает Шлецера, который в своих статьях распинается перед ним и постоянно наступает мне на ногу в пользу его. Стравинский говорит: «Пишет обо мне этот Шлецер, пишет, а о чём пишет – не знает». Затем с «Фитью», как здесь называют Фительберга, были у балерины, у которой прощальный чай перед отъездом в Бухарест. Один господин сказал: «У меня есть кузен, тоже недурный пианист». Я довольно небрежно спросил: «А! Кто же?» Он ответил: «Гофман». Довольно неожиданно! Затем я поехал в редакцию здешней русской газеты, которую издаёт Философов. Лет десять назад он страшно напустился на меня за то, что я «Кудесника» написал на такие ерундовые слова. Вечером, встретив меня на «Зигфриде», он сказал, что рад приветствовать в моём лице «настоящего большого мастера» и что мой приезд в Варшаву и успех они хотят особо отметить в своей газете, дабы подчеркнуть значение русской культуры. Таким образом, сегодня я отправился «отвечать на вопросы» для статьи. В редакции встретил Арцыбушева, который тоже принимает участие в газете. Певец «упругих грудей» и сильных молодых людей, насилующих красивых молодых девушек, теперь почти глух, но у нас была общая тема: он ярый шахматист. Вечером бридж у директора Консерватории: он, я, директор Филармонии, Mme Гросман и секретарь президента республики (который обещал мне визовые удобства). Я думал, что со времени моих славных бриджевых дней в Америке я забыл игру, но ничего, вышел из этого дела с честью: выиграл пятнадцать франков.

Утром занимался, днём играли в бридж у Списа, вечером обедали у богатых евреев, друзей директора Консерватории: накормили до отвала. Молодые люди, бывшие у них в гостях, играли мне мой «Марш» и «Мимолётности», очень недурно. Но хватит! Хватит! Надоело выезжать, хотя и очень приятно, что Варшава принимает меня столь радушно.