Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Сегодня срок контракту на «Три апельсина» и последнюю страницу партитуры я дописал ровно в два часа дня. «Страшно шикарно» - сказал бы Макс Шмидтгоф. Действительно, рассчитано было метко.

Начало октября прошло в приготовлениях к концерту. После того, как я кончил партитуру «Апельсинов», стало свободнее. Но в общем, октябрь проходил довольно бледно и скучновато. С отъездом Стеллы, с окончанием большой работы было пусто, да и вокруг как-то не было видно интересных людей. Появился виолончелист Иосиф Чернявский, мой горячий поклонник ещё со времён исполнения «Скифской сюиты» в Петербурге, где он играл на виолончели и защищал моё имя от ругавших его оркестрантов. Время от времени я обедал с Blanche, один раз она даже была у меня на квартире, я играл ей, но разговоры были, конечно, о Стелле. Я жил в то время в огромной, довольно по-мещански обставленной квартире совершенно один. Эту квартиру мне на месяц устроил задарма В.Н. Башкиров, так как один его знакомый кооператор снял её, а затем уехал, и таким образом квартира всё равно стояла пустая.

Вместе с Blanche мы были у одного художника, который написал в красках портрет Стеллы. Художник был молодой, довольно жалкий, довольно бедный, хотя, может быть, не без таланта. Стелла мне говорила про этот портрет: её тщеславию очень льстило, что с неё пишет портрет настоящий художник (как она думала). Она даже в один из последних вечеров, просидев у меня до одиннадцати часов вечера, удрала к художнику, чтобы он сделал последние мазки (ночью-то!), а потом выражала мне удивление, что я отпустил её. Словом, я чуточку ревновал (впрочем, не к художнику - он был слишком жалок, а ко всей этой портретной истории) и был критически настроен. Портрет был ужасно жёлтый.

Приятной новостью было получение визы (американской) для мамы. Теперь я хлопотал, чтобы отсюда заплатить ей за пароходный билет, и чтобы она в Чёрном море могла прямо сесть на пароход и приехать в Нью-Йорк. Таких русских пароходов было несколько. Я хлопотал через Башкирова, но он был порою непростительно небрежен, что впоследствии даже повело к ссоре, несмотря на дружбу и заботы его о моих квартирах.

Первый мой recital. Немного рано, но мы хотели воскресение, а все прочие воскресения уже расхватаны. Я несколько волновался за Баха, но он прошёл без инцидентов. Контрдансы Бетховена - очень хорошо и Соната Шумана тоже довольно хорошо. Но самый успех выпал на последние пять моих мелкотушек с Наваждением» в конце. Успех чрезвычайный, как в доброе старое время в Петрограде. Бисов - шесть. Требовали «Токкату», но я её не мог сыграть: забыл, давно не повторял, и вместо неё сыграл ещё раз «Наваждение». Зал выглядел набитым, но опять много было даровых. «Paper House» [22] Карточный домик (англ). , как говорят американцы. В артистической после окончания масса народу. Меня хватали за руки, за плечи и от восторга рвали на части. Весной было выражено меньше темперамента, но зато мелькали Дагмара и Стелла и было пикантней.

После концерта Стали увезли меня на Staten Island, где они живут, где свежий воздух и красочная осень (хотя и не такая яркая, как под Петроградом).

Из Лондона от Коутса телеграмма: требует партитуру и партии «Скифской сюиты». Прекрасно! Умница. Коц! Это мне шанс на весеннее турне в Англии и на постановку «Трёх апельсинов» в Лондоне.

Много рецензий, и хотя особенно не захлёбываются, но все хорошие. Классики вытаскивают меня за уши из тех помоев, которыми обливали меня после весенних концертов.

Но всё-таки ослы критики: я в Бахе вместо семи частей играл пять, а в финале Сонаты Шумана выкупировал почти половину. Ни один не заметил.

Чернявский и Бейлизон показывали еврейские темы, некоторые из них оказались дряблыми, но другие совсем хорошими. Забрав материал и вернувшись домой, я сейчас же решил написать «Увертюру на еврейские темы» для фортепиано, квартета и кларнета, т.е. для состава их ансамбля. Проработал целый день и к концу прихлопнул всю «Увертюру». Конечно, подробностей ещё мало, но зато весь скелет. Если бы теперь в два дня привести в порядок и сынструментовать, то совсем вышло бы скоро.

Начал инструментовку «Увертюры», но ясно, что двумя днями не управиться, а дай Бог в неделю. Да, я думал, что после recital`я можно будет отдохнуть, но не тут-то было: «Увертюра», подготовка чикагского recital`я, а через неделю и в Чикаго (пока на неделю).

Открытка от мамы после полуторагодового молчания. Мама жалуется на здоровье, подкошенное пережитым, на плохое зрение и на подавленное состояние духа. Последнее произвело на меня очень сильное впечатление. Я бьюсь уже полгода и никак не могу доставить её сюда. Надо немедленно приняться со всей энергией. Явилась даже мысль самому отправиться за ней, раз деньги есть, но из этого ничего не выйдет: я прозеваю и оперу, и сезон: привезу её, а кормиться обоим нечем. Я отправился к Сталю на Staten Island. Он сказал, что на днях поедет прямо на Кавказ Соскис, с дипломатическим паспортом, и он всё сделает. Действительно, Соскис - человек, на которого можно положиться. Это меня несколько успокоило.

Говорил с Башкировым о том, как удобней выписать маму. Письма и телеграммы не ходят и действовать можно лишь через людей, едущих туда. Но Башкиров говорил, что Соскис может не поехать и вообще был так неэнергичен и нелеп, что я ушёл в бешенстве, почти поссорившись с ним. Сталь меня успокоил, что Соскис, вероятно, всё-таки поедет.

Телеграмма о взятии Петрограда «антикрасными». Неужто? Какая радость! Завтра обитатели несчастной столицы поедят в первый раз после двух лет! Неужели через месяц или два я уже войду в контакт с моими друзьями? А к весне и путь прямой будет открыт!

Партитура «Увертюры» понемногу движется и будет готова до отъезда в Чикаго.

Большой компанией, с Ингерманами и Яхонтовыми, ездили к Сталям, где было солнечно и приятно. Я кокетничал с Linette, моей новой поклонницей, впрочем, сдержанной, несмотря на свои двадцать лет. Но Сталь утверждает, что это только снаружи, а на самом деле она даже петь решилась при всех, лишь бы это сделать с моим аккомпанементом.

А Стелла-то - хороша: сегодня ровно месяц с её отъезда - и ни слова. Я дней десять тому назад послал ей коробку шоколада, но сам тоже не писал, хотя вспоминал часто.

Ночевал у Сталя. Потом поехали сниматься: группу для «Трёх апельсинов»: Miss Janacopulos, Ансермэ, Больм и я. В последний момент Ансермэ вдруг заявил, не объясняя причины, что он не будет сниматься. Я его уговаривал, но он упёрся как баран. Тогда я разгорячился и наговорил ему дерзостей.