Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Отправил заказное письмо Стелле, первое. От неё пока ни слова ни мне, ни подруге, ни сестре. В письме я старался быть милым, таким же милым, как сама Стелла.

Сегодня меня возили смотреть картины художника Витковича, который утверждает, что декорации «Трёх апельсинов» собрались заказать ему, но потом дали Анисфельду. Я пересмотрел картин шестьдесят, из которых большинство плохи, но есть несколько удачных, хотя как только большой замысел, так - срыв.

Большевики подвезли подкрепления и отбили Петроград. Опять и опять надо отдать должное их оружию. Но радость скоро снестись с друзьями меркнет и отодвигается. Боюсь также, что это как раз те дни, когда кого-нибудь, быть может, придётся не досчитаться. Голод, тиф. обыски, доносы...

Ой, не прав ли Демчинский. говоривший перед моим отъездом, что когда я, «бежавший от истории», вернусь в измученную Россию, она не поймёт меня, ибо будет мыслить и чувствовать иначе! Но нет, он, без сомнения, не прав, поскольку это касается таких людей, как Башкиров, Асафьев. Мясковский. Они тонки и глубоки, и достаточно любят меня.

Сел в быстрый Broadway Limited Express и отправился в Нью-Йорк. По дороге догонял дневник, глядел на бегущие осенние ландшафты, изуродованные бездной фабрик, и рано лёг спать.

Утром обратно в Нью-Йорк, где меня ждало письмо из Лондона с предложением поставить «Три апельсина» в Covent Garden в июне. Вот это событие чрезвычайной важности. Я ещё год назад затеял переписку с Бакстом, стараясь наладить «Три апельсина» на весенний сезон в Европе, но из этой переписки ничего не вышло, так как Бакст упёрся на Дягилеве, а я заранее знал, что Дягилев ещё не воскреснет (по крайней мере в оперном смысле) к этому сезону. Теперь Коутс, умница, сам догадался взяться за дело. Ура, если так, то через шесть месяцев будет моё быстрое и красивое entree [24] вступление (фр). в Европу.

Днём был на концерте Janacopulos. которая пела частью очень хорошо, частью мимо. Вечером уехал со Сталями к ним в деревню.

В промежутке успел найти себе квартиру на ноябрь, что теперь в Нью-Йорке - непостижимо трудно. Квартира так себе меблирована, но просторная и на солнце, - и главное - найдена сразу и как раз до декабря, до моего отъезда в Чикаго на оперу, Кто-то, узнав про мой новый адрес, воскликнул: «Вы с ума сошли! Да в этом квартале живут одни кокотки!». Я смутился. Но более мудрые сказали: «Плюньте. Вам же веселее». И я плюнул.

Солнечный и тёплый день. Приехали гости, приехала Linette, косили в саду траву и вообще было очень мило. Вечером я с Linette возвращаюсь домой вдвоём. На платформе в тёмном уголку я её поцеловал. Это, кажется, доставило очень большое удовольствие обоим.

Моя квартира в конце концов ничего. Жду рояля, чтобы начать учить «Карнавал», к которому открывается большая горячность. Был у меня Смоленс из Чикагской оперы, который будет готовить «Три апельсина» с певцами. Я ему проиграл всю оперу, которая произвела на него впечатление, но затем он схватился за голову: как трудно будет приготовить певцов.

Рояль приехал, и я кинулся на приготовление программы. В сущности, до концерта осталось всего семнадцать дней.

Утром хорошенько поиграл на рояле и затем с необычайным удовольствием поехал к Сталю в деревню. Я думал, приедет Linette, но завтра Стали уезжают днём на концерт и гостей не будет.

Прелестный осенний день, и я много гулял среди красивых осенних пейзажей. Linette сама догадалась позвонить и, пока Сталь собирался объяснить ей, что днём они уезжают на концерт, я успел пригласить её к ним. Таким образом, мы провели в отсутствие хозяев несколько очень милых часов. Linette совсем в меня влюблена.

Занятия роялем и параллельно - длинное письмо Клингу в Лондон с условиями для «Трёх апельсинов».

Хлопоты: как перевести деньги маме помимо этого подлеца Шестаковского.

Mlle Blanche говорит, что Стелла со всей своей компанией и фамилией влипла в Лондоне в очень неудачный сезон. Работы масса, а успех средний. У неё в неделю девять спектаклей и восемь репетиций, и она прямо заболела от утомления. Просила мне передать, чтобы я не забывал её. Мне жалко Стеллу, но всё-таки написать мне слово она могла бы.

Дантист свирепствовал с пломбировкой корней и портил мне жизнь.

Вечером был у Самойленко, которых не видел шесть недель, так как они ездил в деревню. Играл им программу от двадцать второго ноября («Карнавал» и прочее). Они заявили: наконец-то у вас настоящая программа.

Деньги, кажется, удастся перевести при любезном содействии Русского и Английского консульств через Английскую военную миссию на Кавказе. Меня это очень заботит.

Dr.Winkelstein прислал мне книгу Freud'a, которого здесь много читают. Я думал, что это философия, но это скорее медицина. Книга, по-видимому, будет очень интересна и поучительна.

Учил программу и читал Freud'a. Вечером был с Linette в cinema и отвёз её с поцелуями домой. Но прийти ко мне она почему-то наотрез отказалась.

Вчера была у меня Blanche, я играл ей программу будущего recital`я. Она была, по обыкновению, очень мила, говорила мне комплименты и предсказала блестящий успех. Стелла прислала ей несколько писем. Дела их труппы в Лондоне наладились и настроение Стеллы лучше.

Дирижёр моей оперы маэстро Marinuzzi до сих пор ещё едет из Буэнос-Айреса. Певцы французские, говорят, тоже ещё не съехались по случаю пароходных забастовок. Постановка оперы определённо затягивается.

Утром с большим удовольствием отправился к Сталям на week-end. Право, дни, которые я провожу там - самые приятные. Туда же приехала Linette и другие гости. Miss Janacopulos спела в Кембридже с Бостонским оркестром, имела чрезвычайный успех, поэтому настроение в доме царствовало самое весёлое. Сталь расхваливал моё исполнение «Карнавала» и особенно - русских вещей.

Утром с остервенением гребли листья в саду и так проголодались, что еле дождались завтрака. Днём Сталь и Janacopulos уехали в Нью-Йорк на концерт и мы с Linette остались вдвоём. Это время не было потеряно. Затем вернулись хозяева и вечером обсуждали их будущую поездку в Бразилию. Вечером с Linette ходили смотреть на звёзды.

Вечером играл у Самойленко «Карнавал» на тугом рояле и разбил большой палец на левой руке. Я с ним вожусь уже месяц, залепливая его коллодиумом и ватой, но сегодня он вздулся и покраснел, и принял такой зловещий вид, что я побежал к Ингерману. Он сказал, что палец нарывает, и разрезал его. Говорит, к субботе, к концерту, поправится.

Обедал с Linette и вечером был опять в кинематографе, ибо эта гадкая девчонка ни за что не хочет прийти ко мне. Сегодня я, впрочем, и не настаивал, так как у неё разболелась голова, и я рано отвёз её домой.