Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

В артистической ещё вертится Чернецкая, которая бывала у нас когда-то в Бельвю. Теперь у неё какие-то замечательные планы о новом балете, который она может сделать только со мной, для которого у неё такие идеи, которые перевернут весь балетный мир. Она готова тут же начать объяснять эти идеи, но меня рвут на части и, слава Богу, перевёртывание балета откладывается. Понемногу артистическая пустеет, и я остываю. Наконец вечером выходим на улицу: Пташка, я и Це-Це, которые, восторженно болтая, провожают нас до «Метрополя».

Первое утро без репетиций, следовательно, почили на лаврах и никуда не торопились. Завтракали с Асафьевым в ресторане на Пречистенском бульваре. Асафьев с увлечением рассказывал о своём летнем путешествии на дальний север, где много остатков старины и куда советское влияние хотя и проникло, но больше только внешне. Асафьев чрезвычайно понравился Пташке. На её вопрос о существующем теперь брачном кодексе он объяснил, что, конечно, всё это неладно, но всё-таки, быть может, это был лучший способ хоть как-нибудь попытаться защитить женщину после распущенности войны и революции. В подтверждение своих слов он сказал, что теперь ощущается политика постепенного подтягивания.

Расставшись с Асафьевым, встретился с Цуккером и отправился с ним испрашивать заграничный паспорт. Так как процедура с выдачей заграничного паспорта тянется месяц и больше, то Це-Це советовали немедленно заняться этим вопросом, дабы сразу обеспечить мне выезд. Паспортное отделение помещается в учреждении, подведомственном Наркоминделу, но, как объяснил мне Цуккер, на самом деле находится в ведении ГПУ. Не без любопытства приехал я в этот филиал ГПУ. Нас принял тов. Гирин, молодой человек не без изящества, рыжеватый, резвый, хорошо одетый, напоминающий лицеиста, недавно попавшего в чиновники. Речь держал Цуккер, я стоял сзади. Цуккер прежде всего заговорил о Литвинове, через которого мне был устроен въезд и вообще постарался подчеркнуть моё привилегированное положение. Но Гирин улыбнулся:

- Вы могли бы не упоминать о тов. Литвинове и просто обратиться к нам.

Затем он взял опросный лист, который был уже мною заполнен, и попросил заплатить шесть копеек. Я удивился скромности мзды, но Цуккер объяснил, что за два паспорта придётся заплатить двести долларов, если не удастся получить что-нибудь вроде фиктивной командировки, при которой налог сокращается вчетверо, а шесть копеек - это только предварительная плата за бумагу. Вся работа была сделана с быстротой и точностью. Провожая меня, Гирин сказал, что с интересом вчера слушал мой концерт по радио. Я в ответ похвалил порядок в его учреждении, выгодно отличавший его от бестолковой парижской префектуры, где приходится давать чаевые направо и налево, дабы поскорее протолкнуть паспорт. Гирин остался очень доволен и просил зайти через некоторое время.

Вечером супруги Мострас, оба члены правления Персимфанса, устраивали нам маленький приём от имени всего правления Персимфанса. Были ещё Це-Це, Ямпольский и др. Мострасы были в своё время людьми со средствами и занимали хорошую квартиру с громадными и очень высокими комнатами. С пришествием большевизма квартиру заселили, оставив им только одну комнату, положим, самую большую. Затем нашли, что она слишком велика и перегородили её пополам, а затем ещё раз пополам. В результате получилось нечто вроде узкого и длинного коридора с непомерно высоким потолком и одним окном. Была очень вкусная закуска - икра и изумительная белорыбица, и токайское вино. Мне поднесли подарок - целый ряд персонажей из «Сказки про шута» кустарной работы. Тут и Шут, и Купец, и Козлуха, и пр. Цуккер принёс фотографический аппарат и магний и пытался нас снимать. Каждый раз, когда объектив был уже открыт и шнур у магния зажжён, Цуккер бросался в нашу группу, чтобы самому попасть на снимок. При этом происходило комическое кипроко [277] Недоразумение, от quiproquo (фр). , так как Цуккеру хотелось непременно стать рядом с Пташкой, а его товарищи, угадывая его намерения, устраивали так, чтобы он не мог попасть. Цуккер волновался и принимался за следующий снимок.

Проснулись оба вялые. Или нас замучали, или простудили, словом, надо сосредоточиваться и над собою поработать.

Появился Держановский, худой, в валенках, с бородёнкой и хитро глядящими глазёнками из-под качающегося пенсне, - и предлагал пойти с ним выбрать фортепиано для сегодняшнего вечера, но мне было лень, и я поручил выбор его собственному таланту.

Днём явились Це-Це, чтобы наконец поговорить о наших условиях, до которых всё не хватало времени. Ругали Ленинградскую Филармонию и главного заправилу Хаиса, который постарался выкатить мне самые невыгодные условия и ещё хвастался этим. Что касается Персимфанса, то у них каждый член оркестра получает по двадцать рублей за концерт, а если остаётся прибыль сверх этого, то она отчисляется в кассу. На мне они наживаться не хотят и согласны, чтобы вся чистая прибыль за малым отчислением пошла в мою пользу. Но они обязаны представить отчёт о своих условиях с заграничными артистами, а такая формула неприемлема: надо выставить гонорар, причём этот гонорар должен быть в пределах известной нормы. Словом, они мне предлагали, чтобы, не выставляя слишком высокого гонорара, они мне заплатили за дорогу, за номер, суточные и вообще всё, что можно придумать.

Мне ещё в Париже Яворский говорил, что очень важно дать один концерт в пользу чего-нибудь, и как только Цуккер слегка заикнулся в этом смысле, я сейчас же заявил, что один из моих клавирабендов я хочу дать в пользу беспризорных, что сразу произвело весьма приятное впечатление на Це-Це.

По их уходе я продолжал чувствовать себя кислым и три раза засыпал.

Вечером заехал Держановский и мы отправились на закрытый концерт Ассоциации Современной Музыки, в которой ворочает Держановский. Об этом закрытом концерте «для одних музыкантов и лиц искусства» Держановский вёл со мной переписку ещё в Париже. Хотел он также, чтобы пела Пташка, но она ему ответила ни да ни нет, а так как теперь нас успели затормошить в Москве, то голос был в среднем состоянии, и потому решили, что лучше не петь, чем понижать от утомления.

Держановский страшно волновался и объяснял:

- В зале триста мест, желающих полторы тысячи, все обрывают телефон, непопадающие кричат - с вами только наживёшь врагов!

Приехав в концерт, я встретил многих знакомых, в том числе Шуру Сеженскую, мою троюродную племянницу, которая так и осталась у меня в памяти шалуньей- девочкой, а теперь оказалась дамой с проседью; также Костю Сеженского, её двоюродного брата и мне троюродного племянника, с которым, впрочем, родства у меня нет, так как он приёмный сын. Косте лет под двадцать, он уродец, очень нелепый, учится в Консерватории и кажется потрясён, что у него такой знаменитый дядюшка.