Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

«Поцелуй феи» действительно был скучным и бледным. В одном месте мелькнула и несколько раз повторилась фраза из 2-го Концерта Рахманинова. Не решаясь поверить, что Стравинский полез в карман к Рахманинову, я решил, что Рахманинов украл фразу у Чайковского, а Стравинский, сочиняя балет на темы Чайковского, законно почерпнул её из первоисточника. Но Сувчинский сказал, что он уже спрашивал (невинно) у Стравинского, оригинальный ли это кусок или взятый у Чайковского, на что Стравинский ответил: «Нет, это мой собственный». Ай-ай!

Стравинский - золотой идол с глиняными ногами. И ноги эти треснули. Эта трещина уже носится в воздухе, но никто её не чувствует. Сувчинский – первая крыса, побежавшая с корабля. Когда божок упадёт, всем всё станет ясно, но сейчас, если заговорить о глиняных ногах, то с жалостью похлопают по плечу. Дай, Боже, быть свидетелем сочувствующим и благородным, и не опалить себя ни одной вспышкой торжества.

Вернувшись домой, с наслаждением играл тему, которую, идя домой, не мог вспомнить полностью. Тем приятней было вновь с нею встретиться!

Был в CS Church. Хотя во время службы пришло несколько хороших мыслей о музыке и творчестве в связи с CS, вернувшись домой, дулся на Пташку за её вчерашние капризы. Работал довольно много, но не очень клеилось. Вечером приехал из Лондона Дукельский, который хвастался своими мелодиями из «Барышни-крестьянки», которую он сочиняет. Но мне они не очень понравились. Так как он не успел пообедать, а у нас ничего не было, то пошли с ним поесть в русский ресторан, где цыганское пение, подвыпившие генералы в отставке, подтягивающие цыганским романсам и вспоминающие былое, в общем атмосфера страшно чуждая и отчасти оттого занятная для наблюдения, если бы наш столик не был так близок к пению. Занятность усугублялась тем, что через четыре недели я представлял себя в Москве.

Выйдя на улицу, Дукельский стал рыться в карманах и искать адрес одного дома, приглашая и меня.

Пожелав ему успеха, я ушёл домой.

Сегодня работалось лучше, и я подвинул последний номер.

Зашёл Сувчинский, так просто, был рядом. Однако это симптоматично в связи с его «сменой вех». Завтракал с Мейерхольдом, Дягилевым и Кохно. Последнему я элегантно возвратил его либретто, говоря, что оно пришло уже после сочинения музыки, и потому теперь может быть полезнее ему, чем мне. Кохно повертелся, но взял. Мейерхольд и Дягилев весь завтрак проговорили про возможность совместной работы и про способы привезти театр Мейерхольда в Париж. Возможно, что весною их спектакли состоятся в чехарду, то есть сегодня Дягилев, завтра Мейерхольд, послезавтра Дягилев и так далее, на совместной афише. Прощаясь. Кохно спросил, когда же я смогу «принять его» (он подчеркнул чуть иронически слово «принять»), чтобы поиграть ему музыку. Я любезно отшучивался и говорил, что предпочитаю отложить, если он позволит, до полного окончания музыки балета.

Вечером концерт Боровского в зале Консерватории. Дягилева и меня посадили в «царскую ложу» (президентскую). Дягилев наслаждался Мусоргским, брюзжал на Рахманинова и Скрябина, и поносил Метнера. Про мои вещи я сказал, что 3-я Соната старьё, от 5-го Сарказма я отрекаюсь, а всерьёз только «Сказки» Ор.31 и «Гавот» Ор.32. Дягилев сказал:

- Не извиняйся, - и похвалил «Гавот».

Я не особенно любил, как Боровский исполнял мои вещи.

Сегодня Пташка дулась на меня за вчера и на концерте не была.

Сомкнул весь последний номер, хотя ещё осталось отделать подробности. С Пташкой помирились. В четыре часа пришёл Дукельский, играл 2-ю Симфонию, которая на этот раз понравилась мне больше, хотя многое в финале недостаточно интересно. В «Барышне-крестьянке», из которой он играл почти весь первый акт, много забавной декламации, но музыка лишь на четвёрку. Должен был прийти Ансермэ, чтобы слушать симфонию Дукельского и мою Третью, но у него затянулась репетиция и он обманул. Мы сыграли с Дукельским две партии в шахматы, ибо он хвастался, что усилился, однако проиграл он обе, и притом довольно быстро.

Вечером писал дневник и играл на фортепиано. Занятия «внемую» очень помогают заучиванию вещей.

Отделывал последний номер и присочинил самый кончик. Заходил Сувчинский, слушал балет и страшно хвалил, даже «красавицу», которую Дягилев и Дукельский не одобрили. Вообще НЭП - новая эстетическая политика Сувчинского - продолжается: Стравинского ругает злостно. А ведь от всех моих предыдущих вещей - 2-й Симфонии, «Стального скока», «Огненного ангела» - Сувчинский отделывался молчанием.

Обед: Мейерхольды, Сувчинский, Дукельский, Пташка и я. Дукельскому нравится жена Мейерхольда и он предлагает намазать ей губы (показать, как надо подводить их). В промежутках рассказывает пикантные анекдоты. Удивительно: в эмиграции страшно модны неприличные анекдоты, приезжающие же из России, не рассказывают их никогда.

Опять предоставил квартиру для встречи Дукельского и Ансермэ. Последний на этот раз пришёл, но с большим опозданием, очень извинялся и был любезен. Слушал обе симфонии Дукельского и мою Третью - и всё хвалил. Так что не понимаешь, нравится ли ему и намерен ли он играть (хорошая система?).

Вечером провожал Мейерхольда и вручил ему рукопись половины 3-й Симфонии для расписывания на голоса в Москве (а то здесь не хватает переписчиков). С Мейерхольдом расстались друзьями. Он обещал писать, сообщая, как дела с «Игроком», как лично ко мне относятся в сферах и почему мало дают валюты, по общему ли голоду или по персональной ко мне интриге. В поезде пять вагонов с надписью «Paris - Negoreloje» [353] Негорелое - станция на границе СССР и Польши. . Казалось бы – с Большевизией такое туманное общение, а на самом деле каждый вечер идёт целый поезд.

Кончил десятый номер. Три темы соединены. Я вообще против соединения трёх тем: этого почти никогда не слышно, как следует, но в данном случае после всей гомофонической музыки это соединение должно вызвать напряжение перед тем, как блудный сын падает в объятия отца, и оттенить вступление моей лирической темы.

Пошёл в издательство и встретил там Стравинского, который, узнав, что я ещё не был на его балете, обещал мне билет. Там же встретил Бехерта, который говорил, что, кажется, комбинация с менеджером в России не удастся (т.е. чтобы он получал в рублях, а мне заплатили валютой), а тогда не состоятся концерты и в Вене с Будапештом. От Кусевицкого тоже странные телеграммы с советом делать будущий сезон в Америке с Наеnsel`ем, то есть то, против чего они кричали вот уже три года. Словом, как будто концерты трещат по всем фронтам, но я как-то не волнуюсь: всё образуется. А в Россию надо ехать независимо от количества валюты.