Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вечером у Самойленко, к которым в первый раз привели Маяковского. Я был рад посмотреть на него, не видав его чуть ли не со времени его битвы с Дягилевым в Берлине (в России лишь мельком). Маяковский такой же огромный детина, только поглубже легли складки на лице по сравнению с тем? когда он был «красивый, 22-летний». Он влюблён в племянницу Саши-Яши [354] Александр Яковлев, художник. , красивую и развязную девицу, и она привела его к Самойленко. Дукельский, разумеется, сразу кинулся пленять её, играя рэгтаймы, которые она слушала очень благосклонно.

Под конец вечера я упросил Маяковского прочесть стихи, что он сделал бесподобно и громогласно. Но новые, лирические стихи, посвященные этой Татьяне [355] Татьяна Яковлева, племянница А.Яковлева. - слабые, зато хороша «Ванна» и старое «Солнце». Дукельский закричал, что это дивно и что он вдохновлён писать на «Солнце» ораторию.

Я:

- Ну куда вам, Дементий! Лучше я напишу о солнце, а вы про самовар (в стихах говорится про самовар).

Дукельский не сдался:

- Самовар иногда блестит больше солнца.

Я:

- Но пока что его отражает.

Все засмеялись.

На прощание я расцеловался с Маяковским. Он на всех произвёл впечатление, хотя в нём есть какая-то напряжённость и тяжесть. Татьяна никому не понравилась, кроме Дукельского.

Утром позвонил Дягилев и спросил, может ли он сегодня заехать ко мне – ещё раз послушать балет. Я ответил, что очень рад. «Тогда мы с Борисом приедем в пять часов», - сказал он. Ничего не поделаешь, приходилось принимать и Кохно («Бориса»), а я уж мечтал, чтобы он так и не услышал балета до официальной сдачи клавира.

Весь день я приводил в порядок написанное, чтобы прилично сыграть. Это хорошо: по крайней мере доделал и сомкнул всякие несомкнутые кусочки.

Дягилев слушал очень внимательно, и я часто слышал, как во время исполнения он тихо говорил Кохно: очень красиво... отлично... Но из-за третьего номера («красавицы») целое столкновение: я задумал туманный образ, взятый с точки зрения невинного мальчика: притягательный, но ещё непознанный. Дягилев же хотел образ чувственный и живописал его? по обыкновению, в целом ряде образных и неприличных выражений. А у меня совсем нет настроения заниматься чувственной музыкой, чего, впрочем, я не сказал Дягилеву, сообщив лишь, что балет задуман мною гораздо более акварельным, чем он представляет, и, стало быть, чувственные эксцессы тут неуместны. Дягилев горячился: «Но тогда какой же это блудный сын? Вся сила в том, что он наблудил, а потом раскаялся, и отец его простил. Если бы он ушёл из дому и дал себя просто обобрать, то, когда он вернулся домой, его надо было бы не принять в распростёртые объятия, а высечь». В конце концов этот вопрос отложили, и я сообщил, что закончил последний номер.

Дягилев:

- Как? Совсем? Ну играйте. Фу, как страшно...

То есть вся ставка Дягилева была на последний номер, и если я на нём опозорюсь, то балет пропал - без венца. Но я знал, что конец хороший, и сыграл его довольно спокойно. Дягилев остался доволен и даже советовал играть медленней, чтобы лучше распеть мелодию. Контрапунктическое соединение трёх тем заставил сыграть медленно и нашёл, что соединено хорошо. Вообще Дягилев ушёл чрезвычайно довольный, а на лестнице заявил, что мечтает в весенний сезон ничего не дать Стравинского. Невероятно! До сих пор Стравинский был божеством для Дягилева, и он явно отдавал ему предпочтение передо мной. Ещё симптом падения божества?

Был в CS Church. Днём не сочинялось; настроение несколько вялое. Вышла тема, но среднего достоинства: если не «отлежится» и не удастся претворить её в более интересную, то брошу. Днём бридж и -110.

Вечером концерт Рахманинова, первый в Париже за всю его жизнь. Париж не жалует рахманиновскую музыку, и Рахманинов объезжал его до сих пор. Сегодня блестящий съезд, толпы нарядного народа. Я - с Самойленками. В зале Дягилев, Глазунов. К последнему я подхожу с несколькими любезными словами. Жаль, что в программе нет Бетховена - это лучшее, что удаётся Рахманинову. Баха он играет хорошо, Шопена неровно: технику ошеломляюще, но лирику вычурно и со вбиванием гвоздей. Себя - плохо: убивает собственную поэзию, которую на старости лет забыл, заместив виртуозностью. Несмотря на всё – впечатление сильное: уж больно интересная фигура. Совершенно невероятно он выходит на эстраду: какой-то косой, неверной походкой, так что не веришь, что он дойдёт до рояля. Зато - тем большее впечатление, когда он заиграет. Публика ревела от восторга. Когда концерт окончился, я в толпе на лестнице слегка поскользнулся. Впереди как раз спускались дочки Рахманинова. Я сказал вполголоса: «Что это я хожу точно Рахманинов...». Фатьма шарахнулась от меня в сторону. «Пожалуйста, не портите мне клиентеллы [356] Клиентуры, от clientèle (фр). », - сказала она потом. Фатьма для поправления финансов занялась шляпным делом (и очень успешно), и рахманиновская семья была в числе её заказчиц.

Сочинялось туго. Но всё же вдруг вышло начало новой редакции третьего номера (красавицы), а также начало девятого номера. Всё-таки!

Играл на онемелом фортепиано и догонял дневник.

От Пташки ждём разрешения any minute [357] В любую минуту (англ). . На сегодняшний день было предсказано доктором ещё в Америке. Хотим дочку, но на имени не остановились. Есть четыре, два русских и два интернациональных: Светлана и Людмила; Лидия и Наталья. Если мальчик, то я хочу Аскольд. Но Пташке Аскольд не нравится (с английской точки зрения).

Хотя Пташка очень грузна и совсем готова быстро отправиться в клинику, сегодня решили отправиться в кинематограф. Поехали на бульвары, но ни в одном не понравилась программа (по случаю десятилетия окончания войны всюду боевые темы) - и вернулись.

Сочинялось не очень, но сделал кое-что в «напаивании». Работа идёт не так оживлённо, но время от времени выходят неплохие моменты.

От Дягилева чек на пять тысяч франков, а от Стравинского билет на «Поцелуй феи» в его ложу. Перед «Поцелуем феи» была премьера «Давида» Согэ, но это - ничто, сделанное никак. Во время «Поцелуя феи» Судейкина была очень мила и усадила меня в первый ряд ложи, чтобы я лучше видел. Самый тревожный симптом «Феи» - это скука. Но, конечно, много любопытного, и я с удовольствием прослушал бы ещё раз, с большим, чем «Аполлон», ибо здесь нет оскорбительного материала. В заключение шёл балет на отрывки из «Салтана»: пышно на сцене, но что за музыка! - квадратная, описательно-бессодержательная, с пренеприятным уклоном то к вагнеровщине, то просто к пошлятине. Об этом мы обменялись мнениями с Нувелем, сидевшим рядом со мною. Когда опустился занавес, Согэ, бывший в соседней ложе и злой из-за неуспеха своего «Давида», начал громко говорить, очевидно, желая нас задеть: «Вот вам русская музыка! Я, конечно, француз и я не понимаю, как можно тут что-нибудь любить!» Нувель выступил и начал объяснять, что как раз мы тоже браним её и находим совсем не такой русской.