Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Дурное настроение Пташки. Но когда Дягилев полюбовался Олегом, поиграл с ним и похвалил обоих, его и Святослава, то настроение улучшилось, и вечер прошёл мирно.

Сегодня семилетний юбилей премьеры «Трёх апельсинов».

Оркестровал №10, не очень много.

Новый Год нигде не собирались встречать - и я лёг спать в одиннадцать часов.

Дооркестровал №10 «Блудного сына». Итого пять номеров оркестровано. Раскладывал пасьянсы. Вечером пошёл на итальянских марионеток. Очень смешно. Я хохотал и аплодировал.

Чрезвычайно приятный телефон от Дягилева. Заговорил он даже как-то неохотно. Но дело касалось возобновления «Шута». Однако, при новой постановке надо исходить из оркестровой сюиты и приладить новый сюжет, а то до сих пор иностранцы вообще ничего не понимали - отсюда неуспех, например, в Англии. Если «Шут» будет возобновлён - возможен фестиваль из трёх моих балетов. Я в восторге, хотя не показываю этого Дягилеву. Днём зашёл в издательство взять ноты «Шута», балета и сюиты, а затем в Grand Hôtel – передать их Кохно для Дягилева, а кстати получить билет на вечерний дягилевский спектакль. Кохно с интересом говорил о «Шуте» (опять он либреттист?!, а кстати подсунул фишку «Блудного сына» для подписи заявления в Общество авторов). Вероятно, дрожал: а вдруг я откажусь дать ему одну треть авторских, на которые он претендует. Я подписал беспрекословно, но потребовал, чтобы стояло, что сюжет Кохно заимствовал из Евангелия. Он пробовал протестовать, но согласился (а вдруг откажусь подписывать или отложу?).

Кохно:

- Зачем вам ссылаться на Евангелие? Я чувствую, у вас какая-то задняя мысль, но никак не уловлю, какая.

Я:

- Простая справедливость. Ведь не вы же сочинили притчу о блудном сыне? Я и хочу, чтобы это стояло в бюллетене.

Задняя мысль, впрочем, была: ведь Кохно прислал мне своё либретто уже после того, как три четверти музыки были написаны, а большинство указаний, которые я принял, вытекают и без помощи Кохно, непосредственно из Библии. В дягилевской постановке Кохно, я допускаю, сыграет какую-то роль, но затем мы его отметём: пусть остаются библейский сюжет и моя музыка.

Вечером был на лекции CS, но она не показалась мне интересной. Затем к Дягилеву в ложу, где много неизвестных лиц, и всё время разговаривают. Дягилев представил мне Маркевича, нового композитора шестнадцати лет, который скоро придёт ко мне играть свои сочинения. Это он, по словам Дягилева, сказал, что Согэ - это голая пошлость, а Дукельский - приодетая. Встретил А.Рубинштейна, конечно, с красивой дамой. Он успел рассказать про одну даму, которая мечтает познакомиться с великим Равелем. Когда же мечта сбылась, она с изумлением посмотрела на крошечного maître'а и воскликнула:

- Comment, c'est ça Ravel? [362] Как, это и есть Равель? (фр).

Вчера Дягилев сказах что приедет сегодня с Баланчивадзе, поэтому ждал их. Но Баланчивадзе приехал с Кохно и Лифарём. Играл им «Сына». Больше всех восхищался Кохно. Номер с появлением красавицы вызывает в нём «прямо-таки физическое удовольствие». Замечания Баланчивадзе пока не свидетельствуют, что он понял балет. Во всяком случае - попытка трактовать не так, как я хочу (уже 1929 влияние Кохно?).

Ларионов в чрезвычайном волнении по поводу проекта возобновления «Шута». Декорации и костюмы будет делать опять он, но совсем по-новому.

Много возился над оркестровкой №3. который шёл медленно. Но, кажется, выходит хорошо.

Утром CS Church, а днём оркестровал №3, довольно много.

Приехал из Лондона Дукельский, и я ходил с ним есть блины в русский ресторан. Он взволнован: в Лондоне готовы сыграть его симфонию, но ноты увёз в Америку Кусевицкий и не играет её. В результате ни там, ни тут, а второго материала наше «бюро похоронных процессий» делать не желает.

Кончил оркестровать №3.

Приходил Маркевич - играл свою увертюру. Трудно сказать, талантлив ли он, и опасно сказать, что не талантлив. Увертюра скорее нескладная и, во всяком случае, безмелодийная, но, может, что-то в ней есть. Я советовал соркестровать хоть часть её и затем принести мне партитуру. Уходя, он забыл у меня тетрадь своих романсов.

Вечером пришли Самойленки, Шуберт, Дукельский, Ларионов и Гончарова, которой мы говорили, что если бы у нас вышла дочка, то, вероятно, была бы Наталией Сергеевной, как и она Гончарова. Дукельский заявил, что у него талант к рисованию, и потому рисовал со всех портреты - довольно ловко, но не очень похоже.

Ночью разболелся зуб. Работал. В три часа заснул.

Концерт какой-то певицы, родственницы Дукельского. Последнее отделение посвящено его романсам, автор аккомпанировал. Певица средняя, но романсы я прослушал с удовольствием. Сзади нас сидел какой-то французский критик, который во время их исполнения заснул. То есть не переносно, а физически. Разумеется, потом всё время этим дразнили Дукельского.

С Пташкой чрезвычайная ссора. Она рассердилась, почему я опять ходил с Дукельским есть блины. Это привело меня в бешенство, я хлопнул дверью. Вскоре успокоился и внутренне раскаялся. Это даже урок: таким поведением ничего не достигнешь. Раз я сержусь на неё, то потому, что она неправа. А отметить её неправоту можно только своим безупречным поведением.

Понемногу оркеструю балет и перекладываю в две руки. Досочинить оставшиеся три номера не могу - отшибло.

Был на концерте Софроницкого. Играл он неровно. После концерта с Дукельским были у него. Я привёз бутылку шампанского, которую моментально распили. Я сидел между двух дочек Скрябина - некрасивой Крыси от первой жены, и интересной, но порочной Ариадной, от второй. Не удержался и назвал Шлецера велосипедным торговцем. К оскорблению дедушки, Ариадна отнеслась благодушно. Дукельский был в дурном настроении, злясь на Софроницкого за то, что тот не сыграл в концерте его сюиты; сидел за роялем и всё время играл рэгтаймы. Мы говорили: «Опустите в него ещё двугривенный - пусть машина играет!»

CS Church. Затем с Пташкой примирение вышло как-то само собой, сразу перейдя в большую нежность. Говорили о том, как избегнуть ссоры. Первый раз после деторождения водил её гулять.

Только что начала сочиняться тема, несколько моцартовская, для №4, как позвонил Дягилев. Я сказал ему: «Ни для кого другого не подошёл бы к телефону, потому что как раз сочиняю для тебя новую тему». Дягилев хотел прервать разговор, но я сказал, что ничего, я её запомню. Дягилев только что из Бордо и справляется, что в Париже нового. Я был даже польщён: такой чести мне раньше не оказывалось. Но я почти всё время сидел дома, и мало чего мог сообщить ему.