Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Тема сочинилась не одна, а две, и, по-моему, обе очень хорошие. Решил написать этот номер в виде сжатого сонатного allegro.

Настроение, благодаря удачным темам и дружеским отношениям с Пташкой, очень хорошее.

Сочинил не так много, но экспозиция (кроме заключительной партии) готова. В семье мир, но Пташка не спит по ночам, и потому слаба и нервна.

Сочинил заключительную, незначительную, но заключающую. Идея: но ведь - раз-два! - и можно из балета состряпать 4-ю Симфонию! Сонатное allegro есть, а какое andante можно сделать из темы, которой заканчивается балет! Но не на опасном ли я пути? Ну, хорошо, сделал один раз из «Огненного ангела», но из каждой новой сценической вещи?.. Впрочем, об этом забыть, пока не кончу балета.

Вечером был у Цили, которая позавчера приехала с Явы, а послезавтра уезжает в Лондон и дальше по Европе. Борис остался в Шанхае - преподавать, очень выгодные условия. Что это? Развод? Передышка друг от друга? Расспрашивать не пришлось, на вопросы же, когда он возвратится, Цецилия отвечала уклончиво. Вид у неё цветущий и интересный, и только, пожалуй, её природная холодность - некоторая гарантия для Бориса.

Пробовал сочинять разработку, но опять отшибло. Вечером был на небольшой лекции Марины Цветаевой о Брюсове. Много интересного, но Остроумова-Лебедева два года назад рассказывала про него картины более яркие и жуткие.

Чтобы не терять времени, делал клавираусцуг балета. С Пташкой отношения отличные. Олег, родившийся с волосами и намёком на бачки, лысеет, причём полысение идёт со лба, как у папаши. Олегом его. впрочем, дома не называют, так как Пташке это не нравится, хотя ей и приходится постоянно слышать похвалы этому имени ото всех русских: зовёт «братиком» со слов Святослава. Последний относится к братику по-прежнему очень тепло и даже однажды, чтобы доставить ему удовольствие, дал пососать ему свой грязный палец.

Пошла разработка, хотя и помалу (хорошо бы одним махом всю!).

Дооркестровал девятый номер. Теперь у меня оркестровано всё кроме трёх не досочинённых номеров.

Вечером был дома и играл с Пташкой в рамми.

Разработка никак не клеится. Обидно. Но терпение. Перекладывал №9 в две руки. День без событий.

CS Church. Хотел потом сочинять, но опять ничего не вышло. Махнул рукой и решил несколько дней заниматься корректурой партитуры «Стального скока».

Сочинять не садился, а корректировал, ругая Пайчадзе, давшего мою партитуру такому паршивому гравёру.

Завтракать поехали с Пташкой в русский ресторан - и ели блины, а днём были у Dubost, где играл Софроницкий. Когда я здоровался с Milhaud, рядом с ним стоял неизвестный человек, который представился мне: Аренс. Это был советник советского посольства в Париже. До сих пор я держался в стороне от советского посольства, так как боялся, что пригласят играть на рауте, а потом об этом пропишут во всех газетах. Но так как у меня советский паспорт просрочен и вообще я собираюсь в Россию, то надо было быть любезным. Сначала Аренс ничего не сказал, и я тоже. Но позднее он подошёл к группе, с которой я стоял, и заговорил о том, что у них в полпредстве масса нот советских композиторов, в которых они никак не могут разобраться. Я сказал тогда, что с удовольствием помогу им выбрать то, что скорее всего понравится в Париже (это моя обязанность перед московскими композиторами). Аренс страшно обрадовался и записал мой адрес. Затем я представил его Пташке. Он расшаркался и поцеловал ручку. Вообще он недурён собой, хорошо одет, но говорит с сильным еврейским акцентом.

No good is, but the good God bestows. Science & Health [363] Нет блага, кроме блага, дарованного Богом. Наука и здоровье (англ). . Очень важное правило для того, чтобы отметать фальшивые желания и радости, и уметь ценить настоящие. Это изречение есть компас, по которому надо вести жизнь.

Корректировал. Решил не браниться, а добросовестно обводить все ошибки и недочёты гравировки. Ему же, гравёру, хуже, что надо всё исправлять. Сделал порядочно. Сочинять пока не буду: я пересочинился и надо воздержаться несколько дней.

С Пташкой очень хорошие отношения.

Целый день тяжёлая голова. Кое-что придумал в разработке четвёртого номера балета.

Играл 4-й Концерт Рахманинова, 2-й Метнера, «Поцелуй феи» Стравинского. У Рахманинова хороша побочная партия, остальное довольно мёртво. Удивительно, как эти три композитора усохли на пятом десятке. К ним надо ещё прибавить Глазунова. Четыре больших русских композитора, которым надо было, как Скрябину, умереть в сорок три года. Впрочем, Стравинский слишком шустрый покойник: подождём его хоронить.

Разработка четвёртого номера закончилась, хотя я не вполне уверен, на высоте ли она. Затем сама собой вышла вся реприза до коды. В репризе несколько удачных находок. Работал с перерывами целый день, а коду отложил на завтра. Очень доволен, что этот номер сдвинулся, хотя не уверен, хороша ли разработка.

Очень лихо закончил четвёртый номер, хотя и обломал все ногти на пальцах. Чрезвычайно доволен, так как этот номер мне стоил немало возни и мучений. По инерции сел даже за следующий номер и даже кое-что сделал. Вернее, пришла идея, как можно его написать.

Вечером исполнение Квинтета в Pro-Musica, но Боже, что это было за исполнение! Плелись не вместе, играли не в тех ключах, расходились на целый такт в течение целой части - словом, позор. Говорят, они сделали лишь одну репетицию, и кроме того, у Дарье - скрипача, бронхит. Это для Квинтета-то, одну репетицию!

Увидев Марнольда в другом конце зала (я не видел его семь месяцев, старик мог умереть), я отправился к нему. Когда же я хотел вернуться, то в пустом ряду кресел, по которому я должен был пройти, уселся Сталь, я уверен - нарочно, чтобы я шагал через его колени. Но я, заметив вовремя, избрал другой путь, и встреча не состоялась.

Ночью просыпался и возмущался исполнением Квинтета. Решил послать ругательное письмо в правление Pro-Musica. Утром злился и даже не мог заставить себя читать CS, но делаю это каждое утро до занятий. Наконец всё-таки сел и прочёл краткую, но интересную статью. Взята картина: солнечный день, мотылёк порхает вверх и вниз, рядом на белой стене порхает его тень, выбегает щенок и с лаем начинает гоняться за этой тенью, мотылёк тут же рядом, но щенок и не думает его схватить. Потому что до того занят тенью, что не замечает мотылька. Мораль: поскольку человек ясно сознаёт, что он отраженье Божье, ему не страшен людской лай, который направлен лишь на его материальное «я», являющееся слабой тенью настоящего человека, отражающего Бога.