Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Я:

- Но «Гаво» - ужасные рояли!

Blois:

- Уверяю вас, не многим хуже «Pleyel», да и хуже ли?

Утром оркестровал №6, но мало. Завтрак у Dubost, вкусный, хотя я во время работы не люблю завтраки, потому что они режут день надвое, и во второй половине не работается. Артур Рубинштейн всех смешил. Одна дама сказала ему:

- До чего вы уродливы!

- Что это, объяснение в любви? - спросил он.

- Да нет же, я серьёзно, - ответила та.

Днём были Набоковы, которых мы были рады вновь увидеть, но боялись показывать Олега, зная, что у них умерла дочка. Но обошлось. Обедали у нас и поехали на концерт Боровского, где нас посадили в царской ложе (loge d'honneur). Сегодня Боровский играл средне. После сидели в кафе: мы, Набоковы, Боровские, Лазар с красивой женой и Робер Лион. Последний меня раздражал, и я был сух.

Оркестровал. Дягилев звонил по телефону и просил отложить свидание, так как на улице страшный мороз и он боится выходить.

Заходили: Blois - брать интервью: Le Flem - ознакомиться с партитурой «Семеро их», которых хотят играть в Orchestre Symphonique de Paris; Боровский - которому играл отрывки из «Блудного сына», ему очень нравилось, но перед заключением сказал, что в нём «старческая просветлённость». Это - апофеоз из «Аполлона», но без скуки последнего. Затем вместе обедали в «Prunier». «Вкусно, Маша».

Опять мороз, и опять отложили с Дягилевым. Мороз в самом деле большой, и хотя наша квартира хорошо отапливается, в ней холодно и неуютно. Вечером заходил Софроницкий и с совершенно серьёзным видом рассказывал, что один шофёр замёрз на ходу. Автомобиль продолжал ехать. Тогда два других помчались за ним, пока не схватили шофёра под руки и не остановили его машину (чудно!). Дела Софроницкого не клеются, к тому же он до крайности нелепый. Взял у меня сто франков. Спросил, звонил ли я Аренсу. Я сказал:

- Звоните вы, а если спросит про меня, то скажите, что я с удовольствием зайду посмотреть сочинения московских композиторов.

Софроницкий:

- Я не знаю телефона.

Я:

- Вот он, на карточке, которую дал мне Аренс.

Святослав рассматривал сегодня иллюстрации России, где конкурс детей на красоту, и сказал: «Смотри, какие смешные голенькие дамочки!»

Два месяца Олегу. Первый раз за сезон собрались у нас гости (до сих пор мешало деторождение, его предисловие и послесловие). Этим воспользовались, чтобы устроить чистку в квартире - и не давали заниматься. Но сочинилось очень хорошее отвлечённое - вступление к 4-й Симфонии. Я искал сначала материал в балете, но, не найдя ничего подходящего, сочинил новое - и выгадал.

Гости: сначала Рубинштейн и Набоковы, которым я играл «Вещи в себе» и отрывки из балета - оба шумно восхищались. Рубинштейн не совсем понял середину первой «Вещи в себе». Затем пришли: Валечка Больм, Софроницкие, Самойленки, Mme Dubost. Валечка, о романе с которой так трещал Дукельский, похорошела, очень подлизывается, замужем за англичанином, актриса. Набоковы остались обедать, затем мы были в кинематографе, дурацком.

Докончил сочинять вступление к симфонии. Оркестровал №4 из балета. Звонил Дягилев и просил опять переложить свидание на завтра. Я в телефон хвалил ему увертюру Набокова, которую последний играл вчера. Увертюра в самом деле не лишена симпатичности. Пришёл Набоков - с репетиции своей «Оды», которая идёт сегодня вечером в Orchestre Symphonique de Paris. Жаловался, что Ansermet прохлопывает всё время на репетирование «Поцелуя феи», а «Оду» делает наскоро.

Вечером - в концерте. «Ода» звучит средне: виноваты и оркестровка, и акустика, и плохая певица, и малая численность хора. Есть милые номера, но много скучного. Надо давать неполностью. Затем «Поцелуй феи», во время которого сидели рядом с Дягилевым, который справляется про отдельные темы - из какого сочинения Чайковского взята.

Дягилев:

- Инструментовка глазуновская.

Я:

- Нет, не глазуновская, глазуновская такого свойства, что звучит в любом зале, а это будет звучать лучше не в таком сарае, как этот.

Дягилев:

- Что же это за инструментовка, для которой нужно строить особый зал?

Подходит Набоков и бранит «Поцелуй» за скуку, но Дягилев и «Оду» нашёл скучной. Посмеиваясь, он рассказывает:

- D'Indy тоже бранил «Китеж» за скуку; тогда кто-то сказал про D'Indy: et il en sait quelque chose [367] И он кое-что в этом понимает (фр). ! В бровь Набокову: не брани других за скуку, а лучше избегай её в своих сочинениях!

Последний номер - «Свадебка». Сидим в глубине зала: Набоков с женой, Пташка и я. «Свадебка» по обыкновению производит на меня сильное впечатление, но Набоков всё время делает справки и ссылки на то, что темы взяты из Знаменного распева. Опять на чужой материал!

Встал поздно. Оказывается, сегодня Бродский играет мой скрипичный концерт. Поэтому звонил Дягилеву, прося отложить свидание на завтра. Отложили. Сочинил начало Andante 4-й Симфонии (четыре такта до мелодии); оркестровал №5 и №6 балета, но кусочками - для целого нет дягилевского утверждения. Бродский играл горячо и с техникой, но оркестр аккомпанировал плохо. У меня на коленях была программа, в которой напечатаны фамилии всех музыкантов оркестра. Когда инструмент не вступал, я писал против фамилии невступившего «crétin», а сидевший рядом Blois заглядывал. Особенно орала туба.

Вечером Самойленки звали на бридж, но оказалось, что партнёры так себе, и я остался дома.

Утром CS Church. Затем оркестровал. В пять часов пришёл Дягилев, сегодня один. Он снимает наконец себе квартиру, куда поместит коллекцию своих старинных книг, а также Кохно и Лифаря. Для декораций «Блудного сына» старается добыть Матисса, но это очень трудно, никак к нему не подъедешь: Матисс теперь самый дорогой художник, пишет картины и кладёт их в банк, так как после его смерти они сразу прыгнут в цене в десять раз. Из того, что Дягилев, с одной стороны, ходит в цирк, а с другой, спрашивал, нет ли у меня клавира «Лисички», я заключил, что он предполагает её поставить. Значит, запрет на Стравинского не вышел. А как же с «Шутом»?

Затем я играл ему pas-de-deux, где он снова указал на купюру, которую я охотно ему и сделал, решив ввести вырезанный кусок в симфонию. Про №4 же начались стоны, что это не танцевально, что предполагалось сделать из него боевой номер, а на такой музыке ничего настоящего не поставишь («конечно, на всё можно что-нибудь поставить»).

Я:

- Наоборот, мне всегда казалось, что тут много танцевальной музыки, а менее танцевальную я тебе вырежу.

Дягилев:

- Не всё танцевально, что быстро и с акцентами.

Я рассердился:

- И вообще, сначала этого никто не замечал, и лишь когда выяснилось, что Кохно ничего не может выдумать, то вдруг открыли, что номер не танцевален.