Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Закончил четвёртый номер балета, но не уверен, хорошо ли получилось.

В издательстве встретил Стравинского. «Мне очень хвалят ваш балет», - сказал он и выразил желание придти ко мне послушать. Я ответил, что прежде всего мне хочется сыграть ему «Вещи в себе». Затем Стравинский неожиданно стал хвалить Скрипичный концерт (никак не могу понять, почему именно Скрипичный концерт?), и просил надпись на экземпляре «Стального скока» (но известно, что как раз «Стальной скок» Стравинский не любит). Словом, делал всё не так, как предполагалось. Он недавно читал интервью Рихарда Штрауса, который сказал, что композиторы сейчас не во Франции, а только в Германии и России. Стравинский: «Но к этому я предлагаю корректив: только в России; и притом только Стравинский и Прокофьев». Я, смеясь, прибавил, обращаясь к Пайчадзе: «Только то, что собралось сейчас в вашем кабинете; поэтому смотрите, чтобы потолок ваш не провалился».

После ухода Стравинского Пайчадзе сообщает о впечатлении, которое произвело на русскую колонию известие о моём выступлении в полпредстве. Всё время звонят по телефону. Пайчадзе: «Я за вас заступаюсь и говорю, что Прокофьева уже пять раз просили, и он больше не мог отказываться, поскольку он собирается в Россию».

По возвращении домой - телефон от Дягилева. С Матиссом дело окончательно не вышло, и декорации будут поручены Руо. Я не слышал о Руо, но Дягилев говорит, что первый сорт. Как, впрочем, и о всём, на чём он решает остановиться.

CS Church. Тяжёлая голова, поэтому гулял в Булонском лесу. Дивная весенняя погода, поэтому тянет в дальнюю автомобильную поездку. Из-за головы и прогулки не успел отделать и подучиться играть четвёртый номер – для дягилевского визита. Заходила Циля, которая на несколько дней в Париже, между двумя концертными поездками. Борис в Шанхае. Циля же отпустила, что ей нравится путешествовать одной.

Около пяти явились: Дягилев, Кохно и Лифарь. Я сыграл новый №4, запинаясь и путая, так как он был написан на перечёркнутых листах. Самому мне не понравилось, но Дягилев и компания похвалил, указал на купюру и сказал, что отлично, можно оркестровать. В это время явился Руо, краснолицый господин лет пятидесяти пяти, в общем - жаба. Я сыграл: весь балет, с новым номером, - первое интегральное исполнение. Во время исполнения Дягилев довольно громко объяснял ему всякие сценические подробности. Я не особенно волновался по поводу их болтовни, так как Дягилев предупредил, что Руо в музыке ничего не понимает, но сыграть ему надо для порядка. Во время последнего номера мне даже показалось, что Руо затих и засопел, будто уснул. Затем он заговорил о розовом минарете, который пришёл ему в голову для декорации, о Матиссе, о Моро, а Дягилев рассказал про то, как он однажды пригласил Ренуара в ложу на спектакль русского балета, и последний явился в чёрном сюртуке, красных вязаных перчатках и фуражке с длинным козырьком. Пташка рассмотрела, что у Руо новые лакированные туфли, но носки сваливаются, и в одном месте видно тело. На прощании выяснилось, что дней через десять Дягилев увозит Руо в Монте-Карло, а то здесь ему не дадут работать. Я воскликнул: «Отлично, я повезу вас в автомобиле». После этого компания отправилась по домам, а Дягилев пригласил Пташку и меня завтра завтракать, чтобы потом пойти смотреть картины Руо.

Старый вопрос - есть или нету Бога - принимает несколько иное освещение, если поставить его иначе, а именно: творчество в природе сознательно или бессознательно? Атеисты, по-видимому, утверждают, что оно бессознательно. Если же допустить, что оно сознательно, то это и есть уже Бог! В теориях атеистов - какая-то шаткость: как это бессознательное творчество природы нашло в себе элементы сознательного человека, и когда этот человек всё осознал, то он оказался всё-таки глупее бессознательной природы, постоянно удивляясь ей и получая от неё уроки? Довольно обидно и глупо. И как всё стройно, как только допустить сознательное творчество.

Утром, когда оркестровал новый четвёртый номер, пневмопочта – очень нелепая и сложная: от Rouault (фамилия-то как пишется!). Он желает уехать в автомобиле в Монте-Карло, да ещё с сундуками и с дочкой. Завтракали с Дягилевым (но без Руо), и я уговорил Дягилева поехать тоже, а то без него нелегко выносить жабье общество знаменитого художника! Но Дягилев не переносит автомобиля и наотрез отказался. После завтрака смотрели картины Руо, мрачные и неприятные. Но по некоторым линиям и краскам мне пришло в голову, что он сможет сделать неплохие, суровые и в то же время красочные декорации и костюмы именно для библейской вещи.

Звонил Стравинский (он уже звонил вчера, но меня не было дома) и спрашивал, когда же он может прийти послушать мой балет. А так как вчера Дягилев за завтраком успел сказать мне: «Да, да, Стравинский говорил, что ты умоляешь его прийти послушать «Блудного сына», - то я решил, нет-с, дудки, я сыграю, но не сразу. Поэтому сегодня на телефон я ответил, что я сейчас работаю над окончанием балета (это верно) и буду рад поиграть ему как можно позднее; когда он уезжает? Оказалось, что в пятницу.

Я сказал:

- Ну, так может в пятницу днём?

Стравинский согласился и прибавил отечески:

- Работайте, Серёжа, работайте, это очень хорошо, а в пятницу утром я опять вам позвоню и буду держать для вас всё après-midi [369] Вторую половину дня (фр). .

Значит, очень хочет послушать балет. Эффектно бы, чтобы в пятницу «Блудный сын» уже оказался отосланным Дягилеву!

Днём второе письмо от Руо - опять о поездке в автомобиле. Дягилев говорит: «Всю жизнь он проработал в погребе, et maintenant il a découvert le luxe! [370] И теперь он открыл для себя люкс (фр). » (автомобиль, солнце и пр.).

Обедали у de Noyelle, где парадно, фраки, высокие чиновники из французского министерства иностранных дел. Тонкие познания в живописи и музыке смешивались с мещанством и скукой.

Утром, когда я оркестровал №4, позвонила Фатьма и позвала обедать: у них сегодня неожиданно Стравинский, а также Пайчадзе. Меня сначала как-то мало потянуло на обед со Стравинским, но потом я поборол в себе гадкое чувство – и обед в сущности оказался очень весёлым, а сам «карманный савоаф» простым и приятным. Уже в начале обеда он похвалил укропную настойку за то, что она даёт вкусную отрыжку, затем восхищался вином такого-то года и сыром, действительно замечательно приготовленным Самойленкой, с луковым соком и коньяком в качестве привходящих элементов.

Отношения были самые непринуждённые и дружеские, и мне это было очень приятно, но вот зарежьте, я всё-таки никак не могу поверить в искренность Стравинского!