Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Труппа большей частью молодая. Артисты очень хорошо ко мне относятся, не то что трагикомический случай в Берлине, где мне посоветовали бегать и благодарить их.

Вечером просматривал перевод Спака, а затем сидел у него в кабинете, и он очень охотно делал просимые изменения. Вообще он очень находчивый и изобретательный переводчик, охотно идущий навстречу автору.

В одиннадцать вечера встречал Пташку - очень были рады друг другу и проболтали до второго часа ночи. Пташка привезла дурацкое письмо от Держановского.

Проснулся рано с тяжёлой головой. Злило письмо Держановского. Работал, чтобы не злиться, и над головой. Пока Пташка спала, ушёл гулять по Брюсселю. Смотрел, как в парке против Королевского дворца пересаживали рыб из бассейна в бассейн.

Интервью со старичком из парижского «Фигаро», который больше сам говорил, чем спрашивал.

- Вот в этом же зале я имел интервью с Леонкавалло.

Я удивился:

- Когда же?

- О, вы хотите, чтобы я помнил!

Затем он перечислил мои сочинения:

- Symphonie Classique, Chout, le Suicide... [375] «Классическая» Симфония. «Шут», Самоубийство... (Suicide - по-французски самоубийство - по звучанию похоже на Suite Scythe, т.е. Скифская сюита).

Я:

- Suite Scythe?!

- Oui, oui, précisément. [376] Скифская сюита?! Да, да, именно (фр).

В час генеральная репетиция, к которой приехал Пайчадзе. Но Полина совсем без голоса: мимирует, поёт же за неё De Thoran, что убивает впечатление и расхолаживает артистов. Зато в первый раз появилась Бабуленька и, к удивлению, поёт недурно. Конечно, о всякой отделке, о переливах в темпах нечего и думать, - приходится принимать всё, что резко не противоречит основной идее. Алексей лучше всех: он молод, горяч и у него хороший голос. Рулетка идёт довольно гладко, но недостаточно оживлённо. Хор в последнем антракте плохо слышен, хотя он поёт в полном составе и. по моему совету, в рупоры. Ухожу с репетиции утомлённый и в довольно среднем настроении. Впрочем, у «Игрока» определённое достоинство: интерес повышается и действие становится всё более интенсивным от первого акта до последнего. Это, конечно, не комплимент первому акту, но, может быть, пара небольших купюр и вставная сцена его оживят.

Отдохнув в отеле, вечером пошли на «Юдифь» Онеггера: De Thoran дал ложу. В «Юдифи» мало музыки, но здорово выходит битва. Первый сорт! Хотя музыки в битве тоже нет. Такую битву, да с музыкой! Зато перед битвой - тема, целиком свистнутая из «Скифской сюиты» (начало ночи). В антракте я пристаю к Пайчадзе с вопросами, что выйдет, если я устрою Онеггеру процесс за краденые вещи, и если выиграю, то при модности Онеггера, какая это реклама! «La vie brève» де Фальи, которая шла затем, скучна и незначительна.

Опять отдельные шумы разбудили ни свет, ни заря, и опять голова неясная.

Гуляли: Пайчадзе, Пташка и я, осматривали город. Перед вечером голова разгулялась, и я уселся за проверку французского текста: сделал третий акт. Затем пошёл к Спаку, с которым проработал до одиннадцати часов вечера, причём он охотно и ловко придумывал все требуемые исправления. Зато голова разболелась опять.

Разбудил в девять часов телефон от княгини Шаховской, матери Наташи Набоковой, которой я написал вчера по просьбе Набокова. Затем длинный интервьюер. Пташка ушла покупать кружева с княгиней, а мы с Пайчадзе гуляли и завтракали. Звонил Нувель - он приехал специально на премьеру. Дягилев тоже, с Маркевичем (свадебное путешествие?). В восемь часов премьера. Проливной дождь. Едем: Пташка, княгиня и Нувель в одном такси, я и Пайчадзе - в другом. Настроение хорошее. Публика в театре нарядная и, кроме нескольких лож, театр полон. Пташка, я и Пайчадзе в ложе бельэтажа. Княгиня и Нувель имеют места в соседней ложе. Дягилев с Маркевичем сидят в третьем ряду. Полина почти выздоровела. Голос у неё и так не очень певучий, тут же он становится отрывистым и не всегда точным. Но и это приятно после абсолютного молчания на генеральной. Оркестр при наполненном зале звучит совсем иначе. Словом, всё ничего. Боюсь, что акт немного скучен, но сцена с баронессой Бурмергельм производит впечатление. В антракте забегает Спак и напоминает, что у меня остался клавир третьего и четвёртого акта, необходимый суфлёру. Я сам отправляюсь за ним в Grand Hôtel. Проливной дождь, но приятно проветриться. Успех первого акта небольшой, но он самый скучный, значит успех будет расти, это ясно, и настроение хорошее. Так и выходит. После третьего акта приходят Дягилев с Маркевичем и хвалят его. Я спрашиваю Дягилева:

- Ты, собственно, зачем привёз Маркевича? Показать, какую следует писать музыку, или наоборот, какую писать не следует?

Дягилев смеётся:

- Видишь ли, вопрос слишком деликатный. Позволь мне на него не отвечать.

Больше разговоров об «Игроке» нет. Дягилев начинает справляться о лучшем ночном ресторане. Я предлагаю идти всем вместе в тот, что напротив La Monnaie, но Дягилев пропускает мимо ушей, желая, по-видимому, кушать в tête-à-tête с Маркевичем. Последний акт проходит неплохо, но в конце Полина недостаточно женственна. Во время объятий тушат свет, который затем зажигается слишком рано, что сбивает певицу. De Thoran её ловко ловит. После окончания их вызывают несколько раз. Многие в публике уже знают, где я сижу, и поворачиваются в мою сторону. Затем Алексей прямо со сцены указывает на меня. Весь зал поворачивается к нашей ложе. Я выхожу к барьеру и кланяюсь. Затем ухожу вглубь ложи, но публика продолжает аплодировать и скрыться некуда: ложа неглубокая, без аванложи. Я кланяюсь вторично и аплодирую артистам. После того, как аплодисменты стихли, мы идём за кулисы. Я обнимаюсь с De Thoran, поздравляю Полину и Алексея. Пайчадзе от имени издательства приглашает их ужинать, но все уже заняты, другие разошлись, третьим рано вставать. Ужинаем в нашей компании, пьём шампанское. Замечаем, что De Thoran, кое-кто из артистов и дирекции ужинают за другим столом. Странно! И если бы они все не были так милы, то можно было бы обидеться, но обижаться не хочется.

Утром укладывались. В 1.25 поезд в Париж. С ним должен был ехать и Дягилев с Маркевичем, но Нувель сообщил, что они не поспели и едут со следующим. Очевидно, уединённость свадебной поездки продолжается. В Париже в пять. Дома всё в порядке, но Олег заревел, увидя меня. Симфония из Москвы не пришла, так что есть надежда, что семнадцатого состоится её премьера у Monteux, но сколько надо ещё переписать! (Держановский сделал всего семь партий весьма некрасивым почерком). Пошёл звонить об этом Пайчадзе (у нас телефон не действует), а также адвокату: сегодня в 1.30 разбиралось наше дело - имеют ли право нас выселить с квартиры. Адвокат уже уехал в Марсель, велев, однако, передать нам, что, как и хотели, мы можем оставаться до конца июня. По этому поводу дома ликование, а то в самом деле, что за наглость: выселять... кого? Исправных плательщиков!