Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Он спросил:

- И вы себя чувствуете, как школьник?

Я:

- Совершенно верно.

Сердце выдержало, и настроение после того, как школьник прошёл через экзамен, сразу поднялось. Я всё время помнил: Божье отражение, воссоединяющее себя всё время с Богом, отталкивается от болезней и страхов.

Сегодня две репетиции симфонии, утром и днём, полным оркестром. Когда заиграли разработку первой части, я пришёл в волнение. На денную репетицию пришла Пташка, и Monteux галантно проиграл для неё всю симфонию от начата до конца, но симфония ещё вовсе не клеилась. В скерцо мои купюры и прибавления пошли на пользу, но этого мало - надо придумывать ещё.

Шэфнер, составитель примечаний к программам, ведёт какую-то интригу. Уже при исполнении Скрипичного концерта в декабре, он написал какие-то недоброжелательности, поэтому теперь я сразу же спохватился и потребовал, чтобы мне показали программную заметку до напечатания. Шэфнер прислал мне корректуру - и в самом деле там оказались неприятные и глупые вещи. Я ждал, что сегодня утром он явится на репетицию, чтобы принять от меня корректуру, но Шэфнер как в воду канул. Я рассказал об этом Monteux. Он воскликнул:

- Ce sont des intrigues de Stravinsky?

Я:

- Je ne crois pas; plutôt de la part de ses amis. [382] - Это интриги Стравинского? - Я не думаю: скорее, его друзей, (фр).

Шэфнера вызвали на дневную репетицию. Он явился больной и взъерошенный. Пташка просила не поднимать скандала, и я был с ним мягок и даже просителен, извиняясь за беспокойство. Шэфнер сказал, что теперь, вероятно, уже поздно («но тогда зачем же вы присылали мне корректуру?!»), однако он поедет в типографию и посмотрит, что можно сделать.

Четвёртая репетиция. Вчера чинил симфонию. Астров вносил в голоса. Сердцу лучше, но ещё не совсем встало на место. Много работаю над ним. Может быть и хорошо, что из-за этого я как-бы в постоянном контакте с Богом, но не хорошо, что как только лучше, я сейчас же начинаю отделяться от него. Ловил себя на этом и стыдил.

Monteux работал над симфонией очень тщательно. Он музыкальный и добросовестный, но не ждите полёта от этого толстенького и короткорукого буржуа. В скерцо нужны ещё переделки: облегчить загруженное струнами трио (я думал сократить его, но никак не выходит) и усилить напряжение у выстукивания в репризе. В конце репетиции я опять заявил Monteux, что Шэфнер не дал положительного ответа про программную заметку. Я сказал:

- Досадно, если вы, с одной стороны, вовсю стараетесь на репетициях, а с другой – какой-то человек всё портит и настраивает публику против симфонии, помещая в программе недоброжелательную заметку.

Monteux не на шутку рассердился и вытребовал всех заведующих.

- Cela m'embête de voir partout la main de Stravinsky! [383] Мне надоело повсюду видеть руку Стравинского! (фр). - кричал он, требуя, чтобы программа была или исправлена, или, если поздно, то вовсе уничтожена.

О Стравинском он мог бы не упоминать, но, очевидно, он уже не в первый раз сталкивается с этим течением. Я ушёл, не дожидаясь конца этого шумного разговора, и решил больше не возвращаться к программному вопросу.

Дома возился с переделками, главным образом в скерцо, но увы, не поспеть сделать, так что я уже завёл особый лист, на который вносил проекты будущих переделок, после концерта.

Обедали у Кусевицких и поехали в Grand Opéra на открытие весеннего сезона Иды Рубинштейн. У Страрама играли сегодня мой Скрипичный концерт, но Darrieux - неинтересно. У Идки шёл Бах в оркестровке Онеггера, неплохо, но слишком длинно. Затем «Давид» Согэ - скучная ерунда, я уже слышал осенью. Наконец, «Болеро» Равеля: на сцене испанская таверна с большим столом, на котором пляшут, а в оркестре мотив, повторяющийся тысячу раз в постоянно усиливающейся оркестровке. Равель сам дирижировал, очень забавно, держа палочку как операционный ланцет, но тыкал остро, и невозмутимо держал медленный темп. В конце забыли нажать кнопку для спуска занавеса: музыка кончилась, а занавес не опускается!

Французские композиторы все ругали друг друга: Онеггер - Согэ, Мийо - Равеля. Со мной Мийо был мил и хвалил «Блудного сына», партитуру которого он видел у Дезормьера. Я сердился, что пошли на такой нудный спектакль: лучше бы рано лечь спать - завтра репетиция. Вернулись в двенадцать; Астров ещё клеил голоса.

Генеральная репетиция симфонии, на которую, впрочем, никого не пускали: была только Пташка да запоздавший к финалу Сувчинский. Симфония шла недурно; особенно довольна была Пташка: она говорит - не сравнить с репетицией третьего дня. Скерцо приняло более стройный аспект, хотя кое-что ещё надо изменить, но займусь этим после исполнения. Симфонию сыграли первым номером, после чего я сейчас же ушёл домой, не справляясь об участи программной заметки.

В три пошёл на балетную репетицию «Блудного сына». Пора, в самом деле: ведь я не видел ещё ни одного танцевального движения. Кроме того, надо было скоординировать темпы, которые они могли изменить со времени моего визита в Монте-Карло. Есть темпы, которые можно немного изменить в угоду танцору; есть другие, к которым надо подтянуть танцора. Но репетиция была неинтересная: возились с кусками, которые не выходили, и всё время топтались на одном месте. С репетиции поехал к Кусевицкому, которого я просил дать мне урок дирижёрства. Кстати, Кусевицкий интересовался ознакомиться с «Блудным сыном». Поэтому я играл по клавиру, а он следил по партитуре. Главный дирижёрский разговор был о четвёртом номере на 5/4. Кусевицкий посоветовал дирижировать его короткими и точными тычками, а главное - хорошенько выучить его самому, лучше наизусть. Про остальное сказал, что дирижировать легко, если вопрос идёт просто о том, чтобы продирижировать, но очень трудно, чтобы сделать тонко. Советовал не очень размахивать, но быть точным и острым в ударе. Что касается музыки, то она чрезвычайно понравилась. Кусевицкий сказал, что это одна из лучших моих вещей и большой прыжок вперёд в смысле техники.

Вечером концерт. Зал неполон - сами виноваты: в русских газетах не было почти никаких объявлений. Я сижу в ложе, откуда гораздо хуже слышно, чем утром из глубины зала: здесь перевешивают струнные.

Между частями мало аплодисментов: или не нравится, или подчиняются программным требованиям - не аплодировать между частями (кстати, программная заметка появилась в приличном виде с требуемыми мною изменениями). После окончания аплодисменты довольно сильные. Раздаются несколько свистков, в ответ им громкие крики «браво». Начинается борьба двух групп, которая разрастается в овацию. Я встаю кланяться три раза. Кусевицкий, который сидит рядом со мной, говорит, что это лучшая симфония со времени Шестой Чайковского. Приходят поздравлять: Продом, Blois, успевший шепнуть, что дела с Gaveau идут отлично, Сувчинский («мне надо с вами поговорить об этой симфонии») и много других. Дягилев присутствует, но молчит. Шэфнер выражает надежду, что я доволен заметкой, я извиняюсь за причинённое ему беспокойство. Иду благодарить Monteux, который дирижировал прилично, но без большой линии.