Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Есть целый ряд очень хороших моментов, но всё это заплетено в бездну сухой музыки.

Подлетела ко мне Ариадна Никольская, не знаю, кто она теперь по мужу. Она всё ещё хочет сочинять и приехала в Париж месяца на два учиться теории композиции, но у кого? Я познакомил её с Пташкой, которая нашла её красивой, но не настолько, насколько восхищалась Марией Викторовной. Наши бывшие консерваторцы - Штейман, Тарновский, увидев её, расцвели: приятные консерваторские воспоминания. Конечно, пятнадцатилетней девочкой она была красивей.

С утра болела голова. Что это, вчерашнее пиво? Гулял в Булонском лесу, днём спал. Работал над головой. К обеду прошла.

Утром Пташка звонила Кусевицким, которые приехали вчера вечером. Пошли к ним обедать и расцеловались. Зимний инцидент был ликвидирован. Из моих сочинений Кусевицкий играл почти исключительно «Классическую» Симфонию, зато четырнадцать раз. Вторую не играл - по вине, якобы, Стоковского: условились с ним дать одновременно - так, чтобы оба имели первое американское исполнение, но Стоковский начал увиливать, сезон же между тем проскочил. Может быть, это не так уж плохо: 2-я Симфония могла разозлить многих, что лишнее, ввиду моего предстоящего приезда. Кусевицкий советует мне непременно написать к будущему сезону 4-й Фортепианный концерт – новинку для Америки. Он говорит: «Удивительные вы люди: никому не нужно, чтобы Стравинский писал 2-й Концерт; гораздо интересней было бы услышать от него симфонию, но он сочиняет концерт. Тебе же как раз надо сделать концерт, а ты строчишь симфонию за симфонией». Когда я начал осторожно объяснять, что 4-я Симфония сделана собственно на материале «Блудного сына», он воскликнул: «И отлично! Бетховен тоже пользовался материалом «Прометея» для своей 3-й Симфонии». Я очень обрадовался: прецедент отличный: Бетховен был пренедурным симфонистом!!!

Проснувшись утром, думал о 4-м Концерте. Его ведь не только надо сочинить, но ещё и выучить. А для того, чтобы всё это поспеть сделать до Америки, надо, чтобы Концерт был короток и прост. Может быть, это как раз то, что нужно. Довольно с меня мастодонтов типа 2-го Концерта! Лёжа в постели, сочинил тему.

Jasmin привёз переписанный материал «Блудного сына» и я с Астровым вносил разные поправки. Днём ходил к Monteux и играл ему 3-ю Симфонию.

Первая оркестровая репетиция «Блудного сына». Делал её Désormière, я сидел с партитурой. Звучит всё просто и наверняка: поправок никаких. Désormière играл всё в медленном темпе и пришедший Дягилев, шутя сказал Ларионову: «Что за балет: весь Adagio! Тоска!» Когда некоторые темпы у меня были поручены скрипкам или виолончелям, Дягилев восклицал: «Как, так-таки поют виолончели? Скрипки? Но что же скажет Игорь?» В общем, Дягилев был очень доволен, что поют виолончели, и предвкушал, как сухой и догматичный Стравинский на это рассердится. Я спросил, будет ли мне ложа (Кусевицкий просил пригласить его), но Дягилев ответил, что только два кресла, чем очень разозлил меня. Я ответил: «В приличных учреждениях обыкновенно дают автору ложу». Но Дягилев жадничает: билеты по двести франков и продажа идёт вовсю. «Блудный сын» объявлен семь раз (небывалое количество) и «Стальной скок» четыре.

Вечером отвёл Пташку в концерт, а сам вернулся домой: дирижировал, читал и раскладывал пасьянсы.

Утром дирижировал и немного перемахал: начал задыхаться. Днём первая репетиция 3-й Симфонии: одни струнные. Monteux учил старательно. Несмотря на то, что сегодня нет духовых, многое в первой части звучит очень интересно. Вторую часть пропустили и взяли третью, которая оказалась легче для оркестра, чем я думал. Но первая треть её, в том однообразном виде, в котором она сделана, не годится: нужны сокращения, переделки, «развлечения». Идя домой, ломал себе голову, что можно придумать.

Вечером чувствовал себя усталым и сердце неважно, что очень огорчало. Работал над сердцем и старался не сдаваться.

Звонил Blois, расспрашивал про Bruxelles и добавил, что с Гаво всё улажено, надо нам повидаться, договориться о подробностях и кончить дело. Чтобы сохранить светский стиль ведения этого дела, я предложил Blois встретиться послезавтра на выставке Яковлева.

Однако, браво! Это крупное дело, на которое я уже было махнул рукой.

Был в CS церкви, работал над сердцем и, хотя чувствовал себя не особенно важно, вернувшись домой, сел за переделку скерцо Симфонии. Работал довольно усидчиво и без труда придумал сокращения и добавления, хотя не вполне уверен, хорошо ли вышло.

Днём пошли к Кусевицким, у которых возобновились воскресенья. Он играл мне диски «Классической» Симфонии, только что наигранной на граммофон Бостонской Симфонией. Очень интересно, здорово сыграно, жаль лишь, что Кусевицкий слишком гонит темпы. Ведь у него не Largetto, a Alegretto! Я спрашивал его, как мне быть с Гаво - он ответил: конечно, принимай предложение.

Сегодня свободный день и кстати, так как я чувствую себя вялым и сердце не совсем, хотя я продолжал старательно над ним работать.

Был на выставке Серебряковой, которая как раз пишет портрет Святослава. Выставка очень приятная, много солнца и красок, одну марину мы прямо бы купили, будь квартира и Гаво! Ряд nu, которые мамаша писала с собственной девочки. Одна купальщица в костюме (очень удачная картина), как оказалось впоследствии, писана с Маруси Павловой.

Затем перешли на выставку Яковлева - его новая живописная манера – после рисовальной. Не ожидал от Саши-Яши: безрадостное и бессолнечное впечатление уносишь от него! Должны были встретить Blois, но его не было, и мы его ругали, но выяснилось, что мы перепутали время. В семь часов вечера он приехал к нам. Гаво даёт сто тысяч франков, но в виде гарантии за некоторое число концертов, т.е. не просто даёт, но надо их отработать. Я сказал, что если это десять концертов, то идёт, а если двадцать, то это мне не интересно. Кроме того, он будет устраивать ежегодно по два моих фестиваля в Grand Opéra и вести большую пропаганду. Blois ещё переговорит с ним о моём требовании (по десять тысяч за концерт) и затем состоится свидание. Я сказал Blois, что дружба дружбой, но за устройство дел я намерен заплатить ему проценты. Blois вскипятился и закричал: «Ни за что!».

Обедали с Prod'homme'ом, моим квартирным адвокатом, La Bergerie (депутатом) и его женой, дочкой Красина - очень приятная и живая французская компания.

Утром отправился на оркестровую репетицию «Блудного сына». Сердцу лучше - над ним я много работал, но зато эти три дня я не упражнялся в дирижёрстве. Первую половину репетиции Désormière взял «Fâcheux» Орика и я даже был рад, что он оставил мне только пятьдесят минут: достаточно с меня после семилетнего перерыва. Désormière представил меня оркестру, прибавив в представлении, что это, конечно, совершенно излишне: оркестр слабо похлопал, я сказал ему какую-то слабую любезность - и репетиция началась. Оркестр держал себя хорошо, я тоже освоился быстро. Важно было, что я помахал последние две недели, но, если бы помахал побольше, то было бы лучше. Некоторый скандал получился в четвёртой части, которая никак не выходила (на 5/4). Повозившись немного, я пошёл дальше, а после репетиции спросил Дезормьера, не моя ли была вина. Он сказал, что моя: я ждал оркестра, вместо того, чтобы бить, не обращая на него внимания: благодаря этому пятиугольный ритм получился к тому же неровным - и оркестр сбился окончательно. Пришедшему в зал Нувелю. Я объяснил, что это мой дебют после семи лет.