Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Рано утром - уже на оркестровой репетиции «Стального скока» и «Блудного сына». Вызваны также балетные, которые к началу не готовы. Поэтому Désormière предлагает, чтобы он пока взял поучить отрывки из «Блудного сына». Я соглашаюсь - и он немедленно влипает в номер на 5/4, ничуть не лучше, чем я на предыдущей репетиции. Однако Désormière опытней меня: он возится, начинает сначала, берёт медленней - и через двадцать минул номер начинает идти. Во время «Стального скока» я делаю ряд замечаний по части замедления тема, очень загнанного в течение прошлогодних спектаклей.

Приходил Дягилев и хвалил скерцо из симфонии, а также заключение первой части, «да и многое в ней». Однако я чувствую, что многое в симфонии ему не нравится. Спрашиваю прямо:

- Какой же твой главный упрёк за эту симфонию?

Дягилев:

- Слишком преобладают струнные, прямо дышать невозможно.

Я:

- Ну тогда это пустяки! Виновата акустика зала. В глубине зала звучит совсем иначе.

После антракта я занимаю место у пюпитра: «Блудный сын» со сценой. Рановато: оркестр играет ещё совсем грубо. У меня точка преткновения только номер на 5/4. Дирижирую короткими тычкам, по-кусевицки, и знаю его почти наизусть. Идёт лучше. Под конец репетиции устаю, но сердце ведёт себя довольно прилично. Вернувшись домой, чувствую, что у меня как отпуск: отдыхаю и ничем особенно не занимаюсь. Что делалось на сцене, я не видел, но Пташка говорит, что в женских танцах немало неприличия, что вовсе не вяжется с библейским сюжетом. Так и есть: Дягилев разъезжал с Маркевичем по Парижам, а Кохно с Баланчивадзе ничего, кроме неприличных жестов, придумать не могли. Совсем вразрез с моей музыкой и с декорациями Руо, очень сильными и библейскими.

Вечером были на «Итальянке в Алжире» Россини и на приёме в честь Monteux у Мазеля. Ни туда, ни сюда не стоило ходить.

Утром CS Church. Вчера заходила Фаберша и настаивала, чтобы мы привили себя и детей против оспы; мы отказались.

Днём пошёл на хореографическую репетицию «Блудного сына». Так как репетируют то в одном месте, то в другом, то побывал в четырёх залах в разных концах города, пока нашёл. Пришёл я собственно для себя: чтобы подирижировать, да точно установить темпы, но оказалось, что в постановке масса прорех: сёстры в последнем номере появляются не вовремя; предпоследний номер, весь скачущий и синкопированный у меня, поставлен какими-то плавающими движениями; во втором номере выходы совершенно не в соответствии с появлением новых тем и т.д. Обо всём я заявил и Баланчивадзе, и Кохну, и подошедшему к концу репетиции Дягилеву. Что легко - то немного изменим, а трудное - поздно: завтра генеральная. Говорил я и о желательности смягчить всякие неприличия в танце Красавицы: беспутная женщина из Библии - не то, что проститутка сегодняшнего дня: в преломлении столетий она должна восприниматься как-то иначе. Боюсь, однако, что слова мои пойдут прахом, а потому вернулся с репетиции в плохом настроении. Пошли с Пташкой к Кусевицким, у которых собираются по воскресениям, но у них сегодня было не так интересно.

Утром генеральная «Блудного». Я пришёл к без четверти девять, но Désormière сказал, что сначала будут читать «Бал» Риети. Я уже собрался пойти в кафе, как вдруг выяснилось, что Риети опоздал со своей партитурой, поэтому Désormière предложил поучить куски из «Блудного сына». Хотя Риети сейчас же пришёл, но назло ему (чтобы не опаздывал) Désormière провозился с «Блудным сыном» сорок минут (очень кстати) и лишь тогда взялся за «Бал». Между тем на сцене уже стоял Дягилев и заведовал развешиванием декораций, осматривал костюмы, освещение и прочее. Я опять подходил и к Дягилеву, и к Кохне, предлагая смягчить неприличия, но мне отвечали расплывчатым «да, да, надо подумать...». Поймав Руо, я высказал ему те же мысли, и он меня охотно поддержал:

- Мне самому не нравятся сёстры, которые показывают почти голый зад, - сказал он.

Я:

- Так поговорите с Дягилевым - вас больше послушают, чем меня, потому что это по вашей части.

После антракта началась собственно генеральная репетиция. Я опять мало видел, что творилось на сцене. Дягилев сидел недалеко, позади меня и иногда подходил, прося взять номер снова, или чуть-чуть изменить темп. Я дирижировал неплохо и не очень устал в конце. Сердце вело себя прилично - это победа! Номер на 5/4 шёл средне, брали его три раза, один раз я промахнулся. Не трудно 5/4, а трудно то, что в середину вставлены такты на 2 и что всё время приходится показывать вступления то направо, то налево, каковые музыканты делают с колебанием и неуверенностью.

По окончании репетиции я подошёл к Кусевицкому (сидела группа: Кусевицкий, Пайчадзе и Стравинский, но последний пришёл к самому концу). Кусевицкий хвалил и вещь, и моё дирижирование, и ругал оркестр. Очень восхищались «Сыном» Mme Dubost, Mme Sert, Согэ (!), Blois. Марнольд был сдержан, Сувчинский отсутствовал. Руо сообщил, что он говорил Дягилеву относительно голого зада, но что это не произвело никакого впечатления. Тогда мы подошли вместе.

- Я уже слышал об этом, - сказал Дягилев, - и этот голый зад мне очень нравится. Хореограф не вмешивается в твою музыку, а ты не вмешивайся в его танцы.

Я:

- Я не пишу музыку на Баланчивадзе, а Баланчивадзе ставит танцы на мою музыку. Он совершенно не понял её духа, и я об этом заявляю. Балет ставили в твоё отсутствие и изговняли, а ты теперь принципиально знаешь, что защищаешь позиции, которые невозможно держать.

Дягилев:

- Тут никакого принципа нет, а просто я, слава Богу, двадцать три года директор балета и отлично вижу, что поставлено хорошо, а потому ничего менять не буду.

Сказано было так категорично, что продолжать разговор было излишне. Я сел рядом со Стравинским и стал ему жаловаться.

- Я вполне вам сочувствую, Серёжа. - сказал Стравинский, - эти неприличия всем надоели и сюда совершенно не идут. Но я вообще бы не трогал для театра сюжетов из Евангелия.

Несколько позднее, когда Пташка, Руо и я оживлённо обсуждали постановку, неизвестно откуда вылетел вдруг Дягилев и довольно нервно сказал:

- Это с твоей стороны просто дилетантизм!

(Как дилетантизм? Я же дилетант за то, что обсуждаю постановку, идущую вразрез с музыкой?).

Я ответил:

- В таком случае, нам не о чём разговаривать, - и бросился вон в бешенстве, хлопнув дверью.

Руо и Пташка ещё некоторое время оставались с Дягилевым, причём Руо нёс околесицу, а Пташка сказала:

- Не то плохо, что показали зад, а плохо то, что показали его не вовремя, - причём потом она сама была потрясена, что во время разговора несколько раз сказала «si».

По возвращении домой настроение у меня было плохое. Противно, что наскандалил. Противно также, что два говнюка испоганили балет и что Дягилев всё-таки их защищает. Вечером у Polignac исполняли «Лисицу» Стравинского, но мы не пошли: нет настроения и не хочется встречаться с компанией.