Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Утром дурное настроение продолжалось. Мысленно продолжал спор с Дягилевым:

«Да, ты двадцать три года директор и у тебя были гениальные достижения и потому ты можешь говорить авторитетно: но у тебя были и провалы, и хореография «Блудного сына» один из них. Скверно то, что ты пользуешься твоим авторитетом для того, чтобы защищать явный провал - из упрямства, из коммерческих соображений, и, якобы, из-за того, чтобы поддержать свой же авторитет!» и т.д.

Злился, уставал злиться и старался ликвидировать своё настроение. Но ведь почему я злюсь? Потому что защищаю правое дело - евангельскую притчу от неприличия. Но вот в чём я не прав: нельзя злобой защищать евангелие. И вообще, надо это настроение всё-таки ликвидировать к сегодняшней премьере, иначе пропала вся моя работа над собой за последние дни!

Пошёл в издательство узнать - не вышел ли клавир «Блудного сына». У Пайчадзе сидел Стравинский. Я спросил: «У вас дела или это так, клуб?» Оказалось, что они просто болтают. Стравинский был мил, сочувствовал мне в моём споре с Дягилевым, он тоже с ним en froid за «Лисицу»; рассказывал про свой 2-й Концерт, который он рассчитывает кончить летом.

«Стиль элегантный и виртуозный, светский в хорошем смысле этого слова; если хотите, от сонат Вебера: темы очень простые, настолько, что некоторые обороты могут показаться общеизвестными, но на них наложен такой личный отпечаток, что я за них спокоен».

Всё это было очень интересно, кроме последнего: Стравинский, не умея сочинить собственные темы, берёт чужие и «откладывает на них личный отпечаток»! Но я промолчал, не желая нарушать приятной атмосферы. Вернувшись домой, я заснул - и к вечеру настроение улучшилось. Уменьшилась и нервность перед дирижёрским выступлением, которая чувствовалась днём. Приехал я в театр уже после начала: кончили первый номер: «Fâcheux» Орика. Стравинский подарил мне экземпляр «Байки» и ушёл ею дирижировать. Слушая его сложные ритмы, я окончательно перестал беспокоиться о моих 5/4. «Байку» я слышу в первый раз, но никакого впечатления не вынес: за кулисами было слышно плохо, да и я был невнимателен. Успех был довольно хороший, Стравинский выходил, Ларионов нет. Затем начали ставить декорации «Блудного сына». Я ушёл наверх в комнату Désormière'а, чтобы посмотреть партитуру и сосредоточиться. Зашёл Стравинский, перекрестил меня и поцеловал, прибавив:

- Хоть вы и неверующий.

Я сказал:

- Почему вы думаете, что я неверующий? Вы очень ошибаетесь.

Вообще в этот вечер Стравинский был чрезвычайно симпатичен.

Я спустился на сцену, где декорации уже были поставлены. Дягилев, уходя со сцены, сказал:

- Подожди, Серёжа, не выходи ещё с минуту, дай мне дойти до ложи - я хочу видеть, как ты выйдешь.

Я сделал как он просит, и затем вышел. Меня встретили довольно громкими аплодисментами. В первом ряду, в двух креслах от меня сидел Рахманинов, и я несколько раз во время дирижирования вспоминал о его присутствии. Шло недурно: оркестр как-будто подтянулся и играл лучше, чем на репетиции. Номер на 5/4 я продирижировал очень точно, что, однако, не помешало оркестру намазать. Когда я кончил балет, сразу начались громкие аплодисменты. Я отправился за кулисы, не торопясь, чтобы покланялись сначала до меня. Баланчивадзе вылетел одним из первых, вероятно, он боялся, что я не захочу выходить вместе с ним, и потому спешил накланяться до моего появления. Впрочем, я не собирался портить ему праздника, и мы выходили все вместе, я за ручку с Руо. Кохно был достаточно тактичен и отставал. Вероятно, ему приказал Дягилев. Вызовов было довольно много, не помню сколько. Первый явился за кулисы Стравинский и Пайчадзе, поздравили, поцеловали и исчезли. Затем я сейчас же ушёл менять совершенно мокрую рубашку. Туда ко мне пришли Пташка и Кусевицкие. Затем мы вернулись в фойе театра, где были Самойленки, Рубинштейн, Mme Гиршман, Blois и другие. Особенно был взволнован Б.Н. Самойленко - концом. Кусевицкий говорил: «Это гениальная вещь; какие два удара - симфония и это!» Самойленки повели в буфет пить шампанское. Позднее мелькнул Дягилев, поцеловал Пташку, поздравил меня и сказал: «Надо бы посидеть, но лучше в другой раз, сейчас мы все устали». На лестнице я встретил Рахманинова, подошёл к нему, взял под руку и спросил, как ему понравилось. Он ответил ласково: «Очень многое, особенно начало второй картины (конец первого номера или начало второго?) и самый конец».

Затем Пташка и я поехали к Кусевицким, где наскоро был собран ужин. Кусевицкий продолжал говорить: «Это гениальная вещь», и «Ты отлично дирижировал, жаль, что лишь одним спектаклем».

Если бы не тяжёлая голова, то настроение праздничное. По жаркой погоде гулял в Булонском лесу, затем спал. Голова прошла, и я пошёл в издательство, где вышел клавир «Блудного сына». Но Пайчадзе меня не порадовал. Я хотел, чтобы сразу начали гравировать 3-ю Симфонию, но оказывается, что сначала на очереди «Картинки с выставки» в оркестровке Равеля, затем новый материал для «Весны священной», затем партитура и материал «Поцелуя феи», и, кроме всего прочего, клавир «Игрока». Словом, я дожил до сорока лет и до почтенной известности, но гравировку каждой вещи должен выпрашивать. Неважно и с романсами Мясковского, которые тот просит издать. Пайчадзе мнётся: никто не понукает, а отвечать отказом Мясковскому неудобно.

Вечером на «Стальном скоке». Если на вчерашнем спектакле задолго всё было продано, то сегодня было очень пусто. В «Стальном скоке» темпы были лучше, но оркестр много врал. Постановка оставляет желать многого, но под конец всё-таки большой подъём - и неизменный успех. Меня многие поздравляли со вчерашним и ругали «Лису». Была Н.К. Кусевицкая, которая вдруг познакомила меня с Лурье, с которым я не кланялся со времени его возвращения из Советской России. Он всё это время неразливно дружил со Стравинским и был враждебен к моей музыке. Но за последние месяцы дал несколько холодных отзывов о новых сочинениях Стравинского, и, наоборот, стал хвалить мои. Мы церемонно раскланялись и улыбнулись.

Завтракал у Кусевицких. Был ещё Стравинский и должен был быть Дягилев, но обманул. Завтрак был сервирован замечательный. Стравинский разговаривал почти всё время и был интересен, но говорил почти исключительно о себе и хваля себя. С Дягилевым у него тоже холодок, поэтому понятно, отчего последний обманул.

Вечером на втором спектакле «Блудного сына». Зал полнее, чем вчера, но всё же немало свободных мест. Нувель дал нам ложу, и мы пригласили Самойленку, Шалонов и даже Mrs Ньюман. «Блудный сын» шёл вяло: Дезормьер брал неверные темпы и вёл без напряжения, распуская оркестр. Мне говорили многие, что, когда я дирижировал, было лучше. Я не имею претензий дирижёра: просто подтянулись ради премьеры. Успех был - выше среднего. Досадно: с «Блудным сыном» соединялось столько надежд, а тут целым рядом исполнительских причин он сводится на будни.