Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Между концертами и репетициями у Кусевицких запрещают играть на рояле (резонно), поэтому нам давали автомобиль и мы ездили в Symphony Hall, чем я воспользовался, чтобы пойти в CS Publishing Society по двум делам: 1) мне хотелось устроить Асафьева корреспондентом «Christian Science Monitor» - по духу и эрудиции ему как раз там было место; 2) брошюрка (тринадцать статей, переведённых на русский язык), которую я всю проверил и частично исправил (много нерусских оборотов, невозможных русских слов, неверной пунктуации и пр.), надо было довести это до сведения того, кого это касается. Сначала я пошёл к Heitman'y, с которым Klein познакомил в Нью-Йорке. Он мил очень, но занят и послал, кажется, к Harrisson'y, который во главе печатания. Когда я пришёл к последнему, было поздно, и он уже ушёл. На другой день я явился вторично, но он был на заседании, и меня приняла секретарша. Даже полезно, что случилось так, а то я пришёл хотя с внешней скромностью, но не без тайной важности от исполненной работы. Секретарша - деловая, и как раз вопрос переводов по её специальности. В первой же поправке я, оказывается, сам сделал ошибку. Она предложила дать посмотреть третьему лицу, а затем провела меня к заведующему музыкальным отделом, который меня знал и принял к сведению мою аргументацию про Асафьева. Надежда есть, что Асафьев получит заказ на серию статей.

По окончании двух симфонических концертов - камерный концерт в Chamber Music Club, предложенный Бургиным. Гонорар только триста долларов, но я принял из-за Пташки. Последняя пела довольно удачно, хотя могла бы лучше. Успех и цветы. Похвала Пташке от Дукельского, от Кусевицкого сдержанная.

Вечером укладывали чемоданы.

Кусевицкий так-таки просолил мою 3-ю Симфонию (опять где-то застряли ноты, или так говорится). Может играть только в апреле, но ведь в марте я должен увезти рукопись в Европу, для исполнения в Брюсселе. Вот тебе и «лучшая симфония после 6-й Чайковского», как выразился Кусевицкий, услышав её в Париже.

Днём - обратный путь из Бостона в Нью-Йорк, в компании Дукельского, который в вагоне сочинял стихи на Стравинского (не даётся мелодия), и тут же иллюстрировал их, нарисовав довольно похожего Стравинского.

В Нью-Йорке тот же номер. Звоню Судейкину. Его впечатление, что «Ангела» поставят, хотя, может быть, и через сезон. Клавир пришёл – Пайчадзе на этот раз не подвёл. Судейкин спросил, думал ли я о переделках и о введении хоров, но я совсем забыл, пока возился с бостонскими концертами.

Целый вечер мучительно думал: что можно изобрести для оживления второго акта. Пташка говорила: «Спи, брось думать, завтра голова будет свежее».

За ночь придумал массовую сцену: крестьяне вокруг подохшей лошади, обвиняют Ренату в ведьмовстве. Рената появляется на лошади, ведомой Рупрехтом и до половины роста прикрытой кустами.

Пошёл к Судейкину не вполне уверенный, понравится ли ему лошадь и захочет ли он её на сцену. Но он одобрил - и это дало ему мысль озаглавить всю середину оперы «Путешествие Рупрехта и Ренаты», и построить в виде серии миниатюрных картин. Он сразу дал мысли для следующих сцен: Рената показывает Рупрехту фреску Огненного ангела («Если либретто понятно из слов, то это - плохое либретто; надо, чтобы всё было ясно без слов, из одного действия, а потому хорошо, что Рената покажет Огненного ангела»); затем Рупрехт покупает фолианты у чернокнижника, кого-то ведут с хором на сожжение; спиритические явления происходят в доме гадалки. Всё это так ловко подходило к музыке, что кроме придуманного мною эпизода с лошадью, почти ничего не надо присочинять. Проработали мы пять часов и начерно перестроили второй и третий акты - по Судейкину это соединяется в один беспрерывный акт из семи картин. Если «Огненный ангел» не пойдёт в Metropolitan, то всё равно стоило вести все эти разговоры, чтобы добиться такой переделки, которой я тщетно искал в своё время от Демчинского.

Пошёл опять к Судейкину дошлифовывать вчерашний проект переделки.

Судейкин вдруг спросил меня:

- Считаете ли вы себя гением?

Я запнулся. Он:

- Я, например, - считаю себя.

Чтобы не уронить своего достоинства, я ответил, что, вероятно, тоже считаю, хотя тут же почувствовал, что можно было ответить как-то иначе. Вместе с Судейкиным мы вернулись ко мне - и я стал играть отрывки из «Огненного ангела». Он очень восхищался музыкой, хотя отметил, что рядом с замечательными местами есть невыносимые речитативы. Я сконфуженно объяснял, что опера начата десять лет назад, когда взгляды у меня ещё не установились, и что теперь я мало-помалу вырабатываю мой новый оперный стиль.

Вечером мы встретились у Mrs Kahn, которая, однако, не смогла достать Серафина, как хотела. Я всё же играл; она слушала внимательно и хвалила, но не думаю, чтобы она поняла, как Судейкин, который даже указывал, какие куски лучше демонстрировать. Порешили, что надо дать Гатти сокращённое либретто, а Серафину клавир; когда же я вернусь из поездки в Калифорнию, устроить свидание. Вместе с Mrs Kahn поехали к Коханским, у которых сегодня приём в честь Орлова. Пташка была тем временем на его концерте с Дукельским и приехала из концерта. Среди присутствующих - Глазунов, Гречанинов, Зилоти, вся старая гвардия. Зилоти - прямо гоголевский тип. Глазунов подвыпил, охотно заговорил со мной, расспрашивая, ждут ли его назад в ленинградской Консерватории или же махнули рукой. По-моему, в массе не ждут; поэтому я не знал, что ответить, и в общем путал.

Завтрак с Энгелем, который от имени Вашингтонской библиотеки предложил написать камерную вещь за тысячу долларов. Я спросил: квартет? И можно не очень длинный?

Вечером концерт в Бруклине с Бостонским оркестром. Кусевицкого и меня отвезли в отличном автомобиле. Перед моим выступлением Кусевицкий исполнял 6-ю Симфонию Чайковского, а я с интересом следил за техникой и пластикой его дирижирования. Моё выступление прошло недурно, был хороший успех. Кусевицкий говорит, что важно, чтобы я принял заказ на квартет. Исполнение у них обставлено торжественно. Так был написан и исполнен «Аполлон» Стравинского.

Так и есть: утром надо составлять с Судейкиным сокращённое либретто, вечером самый важный концерт, а голова тяжёлая. Тем не менее пошёл к Судейкину, но делом не занимались. Он рассказывал мне интересные вещи про Дягилева, который в молодости ездил в специальный немецкий санаторий, чтобы избавиться от дурной наклонности (следовало описание санатория), но ничего не помогло. Затем Судейкин расспрашивал про мою биографию, и я, увлёкшись рассказами об окончании Консерватории, о первой встрече с Дягилевым, про жизнь в Саблине и путь в Америку, не заметил, как прошла голова. «Это вам была отличная полировка крови», - сказал Судейкин.