Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Критики про вчера - пёстрые. Доминирующая нота: почтительное неодобрение. Как и в Cleveland'e, критик, которого я считал лучшим, написал кучу глупостей. Пташка ревёт, потому что её задели.

Укладывались - это занимает немалое место в бивуачной жизни. После завтрака Mrs Garvin увезла Пташку в Santa Barbara - гостить на пять дней, а в шесть вечера я выехал в Чикаго. Начала болеть голова - от трёхдневной суеты, но, засыпая, я всё-таки сочинил главную партию для квартета; зажёг электричество и записал.

Чувствовал себя усталым, и голова тяжёлая, поэтому мало что сделал, просто ехал. Немножко развил вчерашнюю тему. Вижу вторую, для побочной партии, сочинённую раньше, в Нью-Йорке.

Поезд из El Paso, от мексиканской границы, повернул на северо-восток, к Kansas- City, поэтому делается постепенно прохладней, хотя всё ещё достаточно тепло: на станциях гуляю без пальто. Поезд идёт ровными степями, напоминающими Сонцовку.

Провёл активный день: нагонял дневник и писал письма.

Двадцать третьего приехал в Чикаго и поселился в Congress Hotel, где уже стоял рояль, что очень важно, так как надо было повторить 1-й Концерт. Появился сейчас же Готлиб - с цветами, он думал, что со мной приезжает и Пташка. Со времени последнего приезда в Америку, я отстранился от него, но он оказался таким же преданным, услужливым и... слегка бестактным.

Двадатьпятого я играл 1-й Концерт и дирижировал Дивертисментом (первое исполнение в Америке). Двадцать восьмого и первого - 2-й Концерт и три номера из «Стального скока». Сток простудился и уехал поправляться. Дирижировал Делямартр, как и в 1918 году, - человек музыкальный, но машущий как варёная муха. К тому же он не выучил партитуры и не знал, чего требовать от оркестра. Так что аккомпанементы Концертов фактически разучивал я, стоя за спиной Делямартра. Также, став за пульт для Дивертисмента и «Стального скока», я, после анемичного Делямартра, чувствовал себя заправским дирижёром, знал, что надо требовать от оркестра, и дирижировал гораздо лучше, чем теми же вещами в Париже и Cleveland. Результат: «Стальной скок» в первый раз имел успех в концерте (громкие аплодисменты после поезда). Дивертисмент тоже был сыгран неплохо (несмотря на одну репетицию), но успех средний. Кто бы мог подумать, что эта вещь неприемлема по первому слушанью! Но, разумеется, самый большой успех имели оба Концерта, особенно Второй. Критика пёстрая о композиторе и единодушно хвалебная о пианисте и дирижёре. Вообще я выхожу в люди как дирижёр. Оркестр отличный, и ко мне относился хорошо, но у него сто восемьдесят пять концертов в году, и потому он никогда не может достаточно репетировать.

Из старых знакомых видел Больмов, Анисфельдов, Карпентеров, доктора Шмидта. Последний мне устроил большой обед, на котором была и Пташка, подъехавшая из Калифорнии. После неудачи в JIoc Анжелесе, она хорошо спела на частном концерте в Santa Barbara, и это подняло её дух. Самостоятельное путешествие из Santa Barbara в Чикаго она тоже совершила благополучно. Первого марта я отправил её в Detroit вперёд одну, чтобы она там успела выспаться перед концертом.

Чикагская опера была в отъезде, но вообще она сейчас в таких руках, что на неё надежды плохи. Построили новый театр, с хорошей акустикой, но вульгарной отделкой. Все жалеют о старом. Декорации «Апельсинов» сгорели во время небольшого пожара. Шутя, я сказал Карпентеру:

- Это, конечно, Johnson поджог?

Карпентер:

- Я тоже думаю, так как декорации моего балета сгорели одновременно, а он одинаково не любит нас.

Утром приехал в Детройт. Пташка приехала накануне, вчера, и поселилась на двадцать четвёртом этаже, откуда видна река и за ней Канада. День ушёл на различные репетиции, так как концерт камерный: «Еврейская увертюра», Пьесы со скрипкой; затем надо было повторить с Пташкой и самому поиграть. Члены детройтской Pro Musica - люди, интересующиеся и приятные: помогали, в чём могли. Вечером концерт, прошедший очень живо, гораздо живей, чем с Pro Musica в JIoc Анжелесе или Нью-Йорке. Пташка тоже имела хороший успех, а «Еврейскую увертюру» повторили. После концерта кормили бутербродами, поили кофием и жали руки. На другой день мы писали письма, читали рецензии, которые были хуже, чем приём публики, и под вечер выехали в Нью-Йорк.

Детройт - большой город, в котором немало эффектных небоскрёбов. Но помимо них он некрасив - той грубой некрасивостью, которая свойственна большинству средних городов Соединённых Штатов.

Четвёртого марта закончилась наша почти месячная поездка в Калифорнию. Остановка в Нью-Йорке на три с половиной дня - и затем Гавана. Эту остановку я имел ввиду использовать для «Огненного ангела»; но Судейкин оказался занятым эскизами декораций для «Моряка-скитальца» и отстал от «Огненного ангела». Ясно: «Моряк-скиталец» предполагался для будущего сезона, а «Ангел», вероятно, через сезон. Либретто (сокращённое), которое Судейкин взялся перевести на французский язык и вручить Гатти, было только лишь вчера переведено и ещё не настукано на машинке. Делалось это кустарным образом: с русского перевели на плохой английский; с плохого английского переделали на хороший английский, а с последнего на французский. В результате от моего текста ничего не осталось: не только получилось нечто совсем не выпуклое, неживое, но и добрая четверть была переврана. Пришлось мне самому сесть за исправление и стучание на машинке, на что ушло два полудня и кончилось головной болью. Работал я у Судейкина и, не останавливаясь, ругал и переводчицу, и его самого, едва не выведя его из терпения. С Серафином тоже не повезло: он как раз уехал на неделю, правда, вместе с клавиром «Ангела». Посоветовавшись с Mrs Kahn, решено было отдать либретто Зиглеру, заведующему финансовой частью театра, с просьбой передать его Гатти, дальнейшие же переговоры отложить до моего возвращения из Гаваны.

Розинг тоже молчал, но я ему звонить не хотел; и лишь за четверть часа до отъезда мне сообщили о его телефоне. Таким образом и этот вопрос отложился до возвращения.

Приехали Кусевицкие давать очередной концерт в Нью-Йорке. Играл он симфонию Гайдна с четырьмя валторнами, которую я ему порекомендовал, и тупую сюиту американского композитора Грюнберга. Странный человек Кусевицкий: меня не играет, 2-ю Симфонию Дукельского всё откладывает, а для всякой мерзости, вроде Грюнберга или Лазара, место есть.

В Нью-Йорк приехал здешний кумир Тосканини, лавры которого не дают спать Кусевицкому. Так как Тосканини прошлой весной сыграл с большим треском мою «Классическую» Симфонию (до неё он вообще не играл русской музыки), то я решил пойти «пожать ему руку». Об этом я сообщил его другу и поклоннику Максу Smith и получил от Тосканини приглашение прийти на его репетицию. Это было чрезвычайно интересно. Тосканини горячился, терял палочку, кричал оркестру «vergogna» - но дело не в этом. Дело в том, как безоглядно отдаёт он себя той вещи, которой дирижирует. Даже взмах у него гораздо менее пластичный, чем у Кусевицкого. Но наш Куся всё время позирует и думает о себе и публике, Тосканини же забывает всё, и вся и с головой уходит в исполняемую вещь. И как он знает партитуру! В общем - полезная для меня репетиция, т.е. для моего дирижёрства: 1) лучше учить партитуры; 2) больше сливаться с вещью и музыкантами.