Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Встреча произошла во время антракта. Тосканини был прост и мил, и правильно произносил мою фамилию, но забыл, что мы четыре года назад встречались за завтраком у Steinway, и сказал, что рад со мною познакомиться. Спросил, что я сочиняю. Я нарочно сказал, что симфониетту, хотя она уже кончена. Он ответил: «Отлично, сыграем её в будущем году». Если бы не неловкий шаг Пайчадзе, то он, вероятно, сыграл бы её и в этом.

В 6.50 вечера, седьмого, провожаемые по традиции Дукельским, мы сели в Havana Special и отправились на юг.

Весь день восьмого ехали вертикально с севера на юг. Это очень интересно: растительность постепенно меняется на субтропическую, и воздух становится всё теплей. Под вечер стали мелькать пальмочки, а вечером мы въехали во Флориду. Воздух был тёплый и пахучий, хотя, выходя на станциях, приятнее было одевать пальто. К сожалению, всю Флориду мы проехали ночью, но утром я встал в 6.30, чтобы посмотреть, как мы подъедем к Key West. Линия идёт по длинной цепи небольших низких островков, соединённых мостами через неглубокие проливы. Сам Key West не представляет ничего интересного. Мы покинули поезд и пересели на средней величины пароход. На эстакаде стояли белые и чёрные люди в купальных костюмах и кричали, чтобы им бросили в воду монету: если пассажиры бросали, то ныряли и ловили её.

Выход в море был очень приятным. Море было сначала бирюзово-голубое, потом вдруг переменилось на тёмно-синее. Затем задул ветер и пароход стало подбрасывать, так что мы с Пташкой лежали в каюте и под сердцем посасывало. Перед Гаваной (весь переход длился шесть часов) море успокоилось, и мы вышли на нос. Солнце пекло по-летнему. Гавана с моря некрасива, хотя старый форт недурён, и мы даже сняли его. При проверке паспорта разыгралась целая история: почему у Пташки паспорт на имя Лины Прокофьев, а было сообщено, что ангажирована Лина Любера? В конце концов её согласились пустить на берег, но брали её паспорт, причём расписки о взятии не давали, а мы не хотели отдать без расписки. После долгих и страстных переговоров по-испански и по-английски, расписку нам, наконец, выдали (благодаря вмешательству представителя от Pro Arte, которые нас ангажировали), и мы, рассерженные, поехали по Гаване. По совету Орлова остановились во французской гостинице-пансионе, в residential части города, застроенной очень милыми, часто шикарными, особняками. Заехала председательница Pro Arte - Mme de Giberga с мужем и повезла нас в автомобиле показывать окрестности города, красиво отделанные, но не законченные. Всё богатство Кубы - в сахаре; во время войны сахар взлетел в цене и деньги повалили валом; началась большая стройка по украшению Гаваны. Но война кончилась, сахар упал - и постройки остались незавершёнными. Мы пили кокосовое молоко, которое при нас же добывалось из кокосов (совсем не молоко, между прочим!), и слушали местную негритянскую музыку, однообразную, с довольно сложным, но негромким постукиванием нескольких барабанов.

Концертов было два; они состоялись в очень хорошем, недавно отстроенном зале на 2800 человек. Первый концерт я один, второй - с Пташкой. На первом концерте много народу, вежливо-любезного; после некоторых вещей попроще - успех. Но всё же целый концерт из моих сочинений - пилюля слишком тяжёлая для начинающей публики Гаваны. Это особенно чувствовалось при исполнении «Вещей в себе». Поэтому на втором концерте гораздо меньше народу (четверть зала), но программа легче, да и присутствие Пташки представляло развлечение. Пела она более удачно, чем в предыдущих концертах, имела хороший успех и букет красных цветов, - но всё же могла бы спеть лучше. Самое интересное было - появление представителя кружка современной музыки. Оказывается, таковой есть в Гаване, живо интересуется новой музыкой, издаёт свой журнал и даже (о, неожиданность!) очень оценил исполнение «Вещей в себе». Я пообещал им статью о Мясковском.

Между концертами нам был устроен приём ангажировавшим нас обществом Pro Arte. Приём был парадный и скучный. Много красивых женщин, одетых по парижской моде, но слишком накрашенных. Водили нас на сигарную фабрику, самую знаменитую в мире: Partagas. Здесь не применяется машинный метод, но как и пятьдесят лет назад все сигары делаются руками, с замечательной ловкостью. Эти сигары курят король английский, король испанский и «все оставшиеся монархи». Все «гаваны» - ничто рядом с ними. Я нюхал – пахнут дивно, но закурить не хотел. Предварительно табачные листья смачиваются водой и остаются год или два - бродить. При этом выделяют такой аммониачный запах, что, когда я вошёл в это помещение, у меня едва не потекли слёзы; другие, говорят, начинают безостановочно чихать.

По вечерам мы с Пташкой гуляли без пальто и шляп. Воздух был тёплый и слегка душный. Через пальмы просвечивала луна, стоявшая высоко в небе, почти в зените. Эти прогулки были очень приятны. Но в общем, каждый вечер я чувствовал себя безумно усталым - северянин не привык к тепло-влажному климату. Днём я, впрочем, работал: комнату продувал ветерок.

Мой гаванский друг Капабланка был в Европе.

Четырнадцатого мы тронулись обратно в Нью-Йорк. Море было неспокойное, и большую часть пути до Key West мы лежали. Не тошнило, но подкатывало к горлу. Хотелось закрыть глаза, но по потолку каюты полз паук, который то приближался к койке, то вновь уходил. Перед Key West стало тише, и мы вышли на палубу. Пташка искала глазами акул, которые, говорят, здесь не редкость. Справка для рыболовов: акула лучше всего ловится на дохлую собаку.

После американской таможни в Key West (искали алкоголь; отобрали фрукты, чтобы не завозили бактерий; разрешили провезти сто сигар - подарки), сели в поезд - две ночи и день до Нью-Йорка.

Пятнадцатого путь на север и постепенная перемена пейзажа, в обратном направлении. Приятно было увидеть более северные картины и начинающуюся весну.

Увидел в газете портрет Амтера: в 1919 году он переписывал мне «Апельсины» и захлёбываясь говорил о коммунизме: показывал мне свои сочинения - сложные партитуры, которые я пытался устроить к Коутсу исполнить, - неудачно. В связи с состоявшейся на днях в Нью-Йорке коммунистической демонстрацией (вероятно, на русские деньги), он с несколькими другими вожаками арестован. Поэтому их портреты в газетах.

Вернувшись в Нью-Йорк, нашли довольно большое скопление писем. Кажется, в Москве и Кадникове вновь остались без денег: видно, Гусман, уйдя в отставку, забыл выполнить мои поручения. Поэтому строчил письма в Большой театр. Звонил Судейкину, который сообщил, что Серафин вернулся, клавир «Ангела» просмотрел и очень хвалил, с оговоркой некоторых мест. Гатти, по-видимому, тоже прочёл либретто. Завтра встретятся Гатти, Серафин и Судейкин, и тогда станет известно, что решит Гатти.