Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вечером нас пригласили на квартетный вечер, где исполнялась моя «Еврейская увертюра». Я - почётный гость, как, впрочем, и Гречанинов, другой почётный гость. Мы с Пташкой пришли не к началу и скромно уселись в конце зала. Меня, впрочем, открыли и попросили сесть в видную ложу, но я уклонился, сказав, что и тут отлично.

Увертюру сыграли слабовато; успех средний; несколько попыток вызвать меня, затем всё успокоилось. Вдруг выходит на эстраду председательница общества и говорит: «Если не ошибаюсь, в зале Прокофьев; может, он встанет и покажет себя присутствующим». В зале движение. Я сижу, уткнувшись в программу. Никто не встаёт. Начинается смех. Председательница смущённо уходит с эстрады. При начале следующего номера мы с Пташкой тихонько удираем, уклонившись от ужина, назначенного после концерта.

В связи с приближающимся отъездом в Европу много суеты: пароходные билеты, визы, разговоры с Хенселем, который, оказывается, хочет с меня двадцать процентов, а я настаиваю на пятнадцати, как было до сих пор.

Самым приятным было свидание с Энгелем, чтобы окончательно решить заказ квартета для Вашингтонской библиотеки: тысяча долларов к первому января 1931 года, всё на слово. Так как Энгель стал теперь во главе Ширмера, я спросил его, не взял бы ли он представительство нашего издательства, так как теперешний представитель Максвел, вследствие своей невыносимой задирчивости, испортил нам отношения со всеми американскими оркестрами. К удивлению, Энгель сказал: «С удовольствием», поэтому я немедленно принялся за длинное письмо Кусевицкому.

От Судейкина поступили сведения неприятные: Гатти про либретто «Ангела» высказался, что оно «неприемлемо», и таким образом во второй раз прокатил меня, через десять лет после первого. Впрочем, сейчас же был выставлен «Игрок», и Гатти сказал, что такой сюжет может прийтись больше ко двору.

Mme Стоковская пригласила нас в свою ложу на «Весну священную», которую будет дирижировать Стоковский в апреле. Но мы через десять дней уезжаем в Европу. Поэтому Стоковские пригласили нас сегодня завтракать и «посмотреть новую, совсем современную квартиру». Со Стоковским установились какие-то странные отношения: с одной стороны, он ломал палочку о мою 2-ю Симфонию, с другой, не приглашал играть, когда я в Америке. Но раз Куся не играет моей 3-й Симфонии и кочевряжится с Симфониеттой, то надо воспользоваться жестом Стоковского на сближение. Как назло, у меня начала разбаливаться голова, но отказываться от завтрака было неудобно. Я звонил Клейну, прося его о помощи. Завтрак прошёл приятно; голова не то что прошла, но очень не мешала. Стоковский много интересного говорил об Индии, произведшей на него большое впечатление, и вообще был покультурней, чем наш милый Куся. Через три недели Стоковский будет играть мою Увертюру Ор.42, которая, между прочим, переделанная для большого оркестра, ещё ни разу не исполнялась.

Был я ещё у Розинга, который болен и просил меня зайти поговорить о постановке «Огненного ангела». Компания это довольно двусмысленная, одни говорят, что они достали денег для будущего сезона, другие - что у них ни гроша. Постановку тоже ругают, но зато они путешествуют по всем городам Америки. Розингу нравится сюжет «Огненного ангела», но у них оркестр в тридцать шесть человек: как же они будут ставить?

Розинг предлагает, чтобы кто-либо из моих «учеников» под моим руководством сделал вторую версию партитуры «Огненного ангела» - для оркестра в тридцать шесть человек, за что они заплатят. Я отвечаю: лучше достаньте деньги и закажите мне новую оперу - тогда я сразу сделаю для малого оркестра.

Был у Серафина, он женат на русской, играл ему отрывки из «Игрока». Рулетку я врал неимоверно, но он остался ею очень доволен и взялся вручить завтра либретто Гатти. Посмотрим, что выйдет. Мои радости «перерождению сердца» у Metropolitan оказались преждевременными: перерождение пока неполное.

Вечером я выехал в Монреаль - концерт завтра.

В Монреале оказался ледяной ветер, а под ногами довольно много снега. Остановился я у Fortier - очень милые люди и очень дружеская встреча. Метнер жил у них шесть недель.

Концерт в «Университете музыки», в небольшом зале на шестьсот человек, но и то лишь наполовину наполненном. Играл я довольно равнодушно, публика была сначала такая же, но под конец оживилась и потребовала два биса.

После концерта – гости и ужин у Fortier. Фортье жаловался на немузыкальность Монреаля.

Спал я в постели Метнера, но ничего не снилось.

Распростившись с семейством Fortier (короткое, но очень приятное séjour [403] Пребывание (фр). ), в полдень тронулся в Чикаго. Холодно, снег. Когда с двумя чемоданами в руках я вышел на улицу, снесло шляпу. Пока бегал за ней, было ужасно холодно голове. Шляпу еле поймал таксист в конце улицы.

В окна вагона - сначала снег, который затем постепенно уступил место серым пейзажам: весенняя и зелёная травка ещё здесь не показалась. А то было бы красиво, с лесами, полянами, озёрами и камнями.

Догонял дневник.

В газете написано, что вчерашняя программа была недостаточно серьёзна. Вот, угадайте.

Утром Чикаго. Готлиб. Congress Hotel.

Пташка приехала из Нью-Йорка в половине четвёртого. Перед двумя концертами она волновалась.

Сегодня первый концерт - маленький зал довольно аристократического клуба, присутствует - человек сто-двести, среди них Карпентеры, Mrs Рокфеллер-Мак Кормик, затем выплыли бывший консул Волков и Mme Больм, с которыми вспоминали мои первые годы в Америке десять лет назад.

Я играл спокойно, Пташка пела средне.

Завтракали с Рахманиновыми: он с женой, я с Пташкой. Вчера он изумил нас вниманием, позвонив нам по телефону. За завтраком Рахманинов был в отличном настроении и даже подсмеивался над Метнером, рассказывая эпизоды из его американской поездки. Оказывается, Метнер не переносит американских спальных вагонов: то его будит шум, то шевелится занавеска. Однажды, измучившись ночью в спальном вагоне, он утром пересаживался, и в ожидании следующего поезда заснул на диване на вокзале. Подошёл служитель и заявил, что на диване можно сидеть, а лежать нельзя. Жена оберегала сон и всячески старалась объяснить служителю, кто такой Метнер. Но тот был непреклонен, и Метнеру пришлось сесть.

Рахманинов заявил, что придёт на концерт специально, чтобы послушать Пташку. Пташка всячески умоляла его не приходить и не смущать её, но Рахманинов ответил, что раз он на свои кровные купил билет, то должен его использовать. Поддразнивая Пташку, он вынимает билет и показывает ей.