Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Mrs Mason, миллионерша и почётный председатель здешней Симфонии. дирижёром которой состоял Танде до тех пор, пока она не развалилась, устроила сегодня в мою честь большой приём, на который были приглашены свыше четырёхсот человек, но было около трёхсот, всё это бомонд и сливки Los Angeles. Об этом приёме уже дней десять как возвещали газеты. Я стоял рядом с хозяйкой у входа в гостиную и меня знакомили с каждой входящей дамой (так как большинство гостей, ввиду дневного времени, были дамы). Улыбка, несколько слов и следующий номер. Так длилось около двух часов (от пол-пятого до пол-седьмого) и я почти падал от усталости. Обедал с Румановыми в городе, а вечер провёл у них, ночевал тоже. Барановская, которая совсем замучилась чтением лекции по Comedia del Arte, и у которой туберкулёз одной почки, лежала слабая и больная.

Я был почти одет, когда ко мне постучалась Барановская. Ей было нисколько не лучше, скорее хуже, и она сейчас же повалилась в постель, с которой не расставалась весь день. Я посидел у её изголовья и меня удивляло равнодушие Барановской к своей болезни. Затем Ариадна засела за скобление своей партитуры по моим указаниям, которые я постоянно ей делал, а я ушёл домой играть на рояле и писать письма. К обеду я вернулся к Румановым, но Барановской было не лучше, она всё ещё лежала и мне пришлось кормить её с ложечки. Она хорошо знает Керенского, который женат на её кузине, и во время своего могущества, разводился с нею, чтобы жениться на другой кузине.

В семье Барановских, богатых и монархичных, относились к деятельности Керенского враждебно, однако сама Барановская была дружна с ним и теперь много рассказывала о бытовых сторонах его семейной жизни. Она называла его истеричкой, в этом, по её мнению, его сила и его слабость.

Утром Барановская объявила, что почечный припадок прошёл и она выздоровела. Все поздравляли её, а кстати и с днём рождения, так как ей минуло сегодня двадцать семь или двадцать восемь лет. Затем я отправился домой, а вскоре ко мне пришла Барановская рассматривать «Три апельсина». Я частью читал ей текст, частью рассказывал, как всё должно быть, и иногда играл музыку. Как человек, близкий к Comedia del Arte, к идеям Gozzi и Мейерхольда, Барановская очень живо переживала эту оперу и была в страшнейшем восторге. Глаза у неё разгорелись, и щёки тоже. Ей очень не хотелось уходить, но надо было. А я отправился в офис к Тендлеру и там получил длиннющее письмо от Кошиц и перчатки от Linette. Так как я писал ей, что мои хорошие, парижские, я потерял, а в Чикаго у меня не было денег купить новые, то милая девочка выслала мне новые внутри газеты, так что я до сих пор не понимаю, как их не украли. Кошиц разрастается в своём успехе, получила мои песни и к удивлению нашла, что мои гармонии слишком непонятны. Вот не ожидал, но она в них разберётся. Впечатление от письма Кошиц, как всегда, очень живое и кипучее. Как раз сегодня она поёт две песни в Нью-Йорке.

В шесть часов вечера ко мне явилась Глушакова, была застенчива, просила меня играть - и я никак не пойму, зачем она ко мне ходит. Однако скоро мне пришлось извиниться и отправиться на какой-то обед, откуда в девять часов я позвонил Румановым, спрашивая, есть ли планы на вечер и не желают ли они пойти в один маленький кинематограф, где идёт картина с участием Дагмары. Но Руманов кис, Ариадна скоблила партитуру и после семейного совещания мне сообщили, что если я возьму Барановскую, то она приедет одна, но чтобы потом мы оба явились чай пить.

Барановская была страшно оживлена и всё ещё под впечатлением «Трёх апельсинов». Когда мы достигли кинематографа, то картина уже началась и кассу закрыли. Нас впустили даром. Однако мы увидели Дагмару, в роли дикарки. Местами она была очень хороша, но далеко не всегда. Её возлюбленный, Frank Mayo, играл превосходно. После кинематографа мы купили именинный пирог для Барановской и отправились пить чай к Румановым.

Вечером концерт, поэтому я решил провести день дома, поиграть и сосредоточиться. Ариадна и Барановская звонили несколько раз, справляясь, как я себя чувствую и не надо ли мне чего, говорили, что очень волнуются за меня.

Концерт состоялся в половине девятого вечера при весьма неполном зале, но так как зал был на три тысячи человек, то всё-таки народу было порядочно. Я играл хорошо и промахов не делал. Успех был тоже хороший, но не такой, как в Сан-Диего. Я несколько раз бисировал и получил букет цветов с русской лентой (от Румановых и Барановской), но чувствовалось, что публика раскачивается с трудом. После концерта артистическая буквально ломилась от восторженного народа: Румановы, Барановская, Назимова, Илья Толстой, Глушакова, Нейшин и прочие. Согласно заранее выработанной программе, после концерта Назимова позвала нас к себе встречать русский Новый Год, причём сделала это так поспешно, что я не успел ни остынуть как следует, ни пожать всех рук. У Назимовой прелестный особняк и небольшая и приятная компания из кинематографических артистов и артисток и нас четверых.

Вечер или вернее ночь прошла очень приятно, все немного подпили, я танцевал с Барановской. В двенадцать часов ночи тушили огонь, кричали «ура», кто-то спел «Боже, Царя храни», а вслед за тем сейчас же «Марсельезу». Помирились на «Славься» из «Жизни за царя» [75] Опера М.Глинки, более известна под названием «Иван Сусанин». , который я рёк как будущий русский гимн и который мы тут же сыграли в четыре руки с Ариадной. В пять часов утра выходили в сад, где было тепло и пахло свежестью - и наслаждались Калифорнией. Затем поехали домой.

Заходил к Тендлеру в офис, который очень доволен и приглашает меня на будущий сезон играть с оркестром, а потом recital. Критика хорошая. Днём сделал визит Mrs Mason поблагодарить за приём, а затем обедал у Нейшин, которые не особенно смело язвили, что с тех пор, как я попал в руки Румановых и Барановской, меня две недели не видно и не слышно. Впрочем, были очень милы. В девять часов я отправился к Румановым. Барановская заявила, что я обязательно должен играть в Санта Барбара, где успех, по её мнению, обеспечен, и что через дам-патронесс этот концерт можно устроить в три-четыре дня и она и Ариадна очень горячо принялись за обсуждение этого плана: Барановской не хотелось отпускать меня в Нью-Йорк так скоро, а Ариадне хотелось, чтобы я кончил переделку всей её партитуры. Надо сказать, что во время моих частых визитов я непременно сидел с полчаса с Ариадной за партитурой. Она переделывала её наново согласно моим указаниям, причём обнаружив необычные способности и любовь к инструментовке и такое рвение, что просиживала за переделкой по пять-шесть часов в день.