Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Днём концерт Janacopulos, где она пела три моих романса из Ор.27, а я аккомпанировал.

Завтракал со Стеллой, которая выглядит очень интересной. Я её кормил свежей земляникой, а она была очень горда, что перед премьерой моих романсов (!) я провожу время с нею. Но я к их премьере относился очень равнодушно и ни на какие успехи не рассчитывал. Однако успех оказался порядочный, больше чем, когда Кошиц пела в Москве. Janacopulos пела очень недурно, но, конечно, не как Кошиц.

Согласно уговору, Стелла позвонила мне в восемь часов утра, и мы отправились с нею загород. Последнее время стояли такие чудесные весенние дни, а у меня весною тяга из города существовала всегда, ещё с времён Макса Шмидтгофа, так что я отправился с большим удовольствием, а Стелла – с радостью. Ни от кого не добившись, где красивые окрестности, мы сели в поезд и, отъехав сорок минут, вышли на берегу Гудзона и пошли гулять среди холмов и лесов. День выдался проладный, хотя и ясный, трава зазеленела, изредка показались цветы, но деревья ещё стояли мёртвыми. Мы гуляли до трёх часов, а потом завтракали в очень нарядном ресторане, откуда вид на Гудзон и на Нью-Йорк. Я немного придирался к Стелле, и она сказала, что видит меня сегодня в другом свете, чем всегда. Я ответил, что для неё же лучше узнать меня с разных сторон.

Корректура валиков. Очень интересная, но длинная работа. Главный недостаток инструмента: если взят аккорд, то нельзя выделить ноты. Также нельзя выделить среднюю тему.

Был у Башкирова. рассказал ему кое-что про Стеллу. Спрашивал его мнение насчёт предупреждения Больм. Он жал плечам и говорил:

- В конце концов, если вы уверены, что она вас любит. Бог с вами, поезжайте с нею в Канаду.

Писал маме письмо, так как едет офицер на Кавказ. Зову её сюда, но горизонт на Кавказе тёмен и большевики, храбро сражаясь, стоят у ворот Одессы. А из Одессы пароходы в Нью-Йорк. Вообще вся Европа клокочет. В Венгрии советская республика, в Париже мирная конференция не знает, как распутать положение.

Идея рассказа о красивой женщине и о политическом бридже. Хотя я не хочу писать на современные темы, но мне кажется, что так как я возьму этот сюжет, тема будет не временная, а постоянная.

Утром ходил по Park Avenue и обдумывал, как я буду рассказывать сюжет «Игрока» Отто Кану.

В половину первого завтрак с ним. Кан мил, очень заинтересовался сюжетом и сказал, что весьма хочет поставить «Игрока». Приказывать Гатти он не может, но постарается повлиять на него и надеется, что Гатти заинтересуется сюжетом. Просил дать французский скетч сюжета для Гатти и недели через три, когда Гатти освободится от оперы, обещал устроить у себя слушание «Игрока».

Начало блестящее, и я считаю, что теперь больше шансов за, чем против.

Вечер провёл у Сталя, проверяя его и Верочкин перевод «Апельсинов». Они попривыкли и недурно справляются, а я охотно даю им лишние «croches» [14] Нота, равная 1/4. , т.е. прибавляю ноты, ибо для французского языка всегда нужно больше нот и слогов, чем для русского. Зато очень строго требую, чтобы текст был в точном соответствии с идеей музыкальной фразы.

Третий recital. Зал имел битком набитый вид, но это опять напыщенная публика. Я играл спокойно и хорошо, и по общему признанию - лучше всех разов. Успех во время всей программы. Даже «Сарказмы», поставленные в заключение, не очень испортили настроение публики, а сыгранные на бис мои популярные пьесы и gmoll'ный Прелюд Рахманинова сделали огромный заключительный успех. В артистической, по обыкновению, масса народа, оторвавшего мне руки. Стелла держалась в стороне, я сам подошёл к ней и представил ей Башкирова, чтобы показать её ему.

После концерта - чай у Либман в мою честь, где масса народа, красивых женщин и артистов.

Рецензии были сегодня короче, чем раньше, потому что одновременно был филармонический концерт, и критики метались направо и налево. Половина хвалила, половина ругала.

Концерт дал убыток двести долларов (касса триста пятьдесят, расходы пятьсот пятьдесят). В сущности, не многим меньше, чем в прошлый раз. А многие по наивности считают, что после этого концерта я богач.

Так как проклятый дантист сказал, что всё равно необходимо выдрать ещё два зуба, то я решил, по моей системе, что чем скорей, тем лучше. Но газ оставил такое удручающее впечатление, что я готов был дёргать даже без кокаина, лишь бы не с газом. Однако доктор послал дёргать с газом и я, из упрямства, из самолюбия, взял себя в руки и пошёл дёргать с газом. Идти очень не хотелось, но я заставил себя. Я рассуждал так: что, собственно, так неприятно? Те четыре-пять секунд, во время которых задыхаешься. Но неужели уж так мучительно задыхаться каких-нибудь четыре-пять секунд? Нет, вовсе уж не так. Тогда что это? Животный страх. Теперь: если доказать животному, во мне сидящему, что я нисколько не умираю, а проделываю это на пользу медицины, то может дело выйдет совсем просто. С этим решением я полез в кресло. И действительно, с первым задыханием я почувствовал, что, пожалуй, это вовсе не так страшно. Я радостно ухватился за эту мысль и стал мысленно приговаривать: «Вовсе не так страшно». Затем я так крепко заснул, что совсем не чувствовал, как были вынуты два зуба. А при пробуждении первым впечатлением было, что передо мною стоит какое-то новое лицо, смотрящее на меня. И в не вполне пробудившемся мозгу вертелись в забавном смешении две моих фразы: «Кто этот человек?» (Клариче из Апельсинов») и «Это кто? Маркиз?» (Бабушка, «Игрок»). Человек оказался дорогим доктором, пришедшим из соседней комнаты.

С великолепным облегчением я вернулся домой. Обедал со Стеллой и ел одну жидкую пищу.

Скарлатина.

Собирался отправиться на два-три концерта в небольшой город, когда заболел. Концерты отменили. Думал, что испанская инфлюенция, и страшно испугался. Через Больмов была вызвана доктор Анна Ингерман. Вскоре выяснилось, что скарлатина, - я даже рад. что не инфлюенция. По законам Нью-Йорка меня должны были увезти куда-то в заразную больницу за город, но Ингерман как-то меня отстояла. На двери была прикреплена записка, что я заразный больной, и ко мне была приставлена сестра.

После первого кризиса стало легче, но затем второй кризис с ревматизмом в руках и плечах, нарывами (один в горле, едва не задушивший меня). Настроение сначала было не такое плохое, много писем, на которые отвечал телеграммами, диктуя их через сестру и телефон, дабы избежать распространения заразы. Пытался по секрету от доктора продолжать либретто, пряча его под подушку. Но сдал во время кризиса и тогда настроение сделалось подавленным. Однако разрез нарывов и антидифтеритная сыворотка разрешили благополучно кризис, и температура покинула 40 и 40.5. Много цветов, так как думали, что я умираю. Особенно замечательны были розы от Стеллы, огромные, на длинных стеблях. Когда не хватило денег - дат В.Башкнров. В начале мая наступило поправление. Когда в первый раз встал, ноги отказались служить, и я едва не упал. Событием было, когда в первый раз разрешили побриться, а то вид был ужасный.