Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

«Апельсины» были прерваны в начале второй картины третьего акта на беготне первых скрипок в том месте, где Принц и Труффальдино крадутся к апельсинам, когда Ингерман первый раз разрешила сесть к роялю, то стало работаться так легко, что я в один присест написал почти всю сцену с Кухаркой. Но температура повысилась и рояль был опять запрещён. В один прекрасный солнечный день мне разрешили выйти на улицу. Я первым делом послал огромную корзину цветов Ингерманам. Лечили меня муж и жена: она - специалист по общим болезням, он - по носу и горлу. Она считает, что спасла мне жизнь, а он – что спас меня от глухоты, ибо скарлатина в одном из своих поворотов едва не пала мне на уши - покраснели барабанные перепонки.

Весеннее выздоровление было необычайно приятно, хотя ещё не все тени ушли от пережитой болезни.

Третья картина третьего акта сочинялась легко. Я учил «Картинки с выставки» Мусоргского - и как-то весна и выздоровление надолго соединились с одной из них - с «Limoges», которая всегда потом вызывала в памяти это радостное состояние.

Появилась Стелла, которая водила меня гулять, а на моём письменном столе появился её портрет, очень красивый, который возбуждал всеобщее внимание. А.Ингерман, очень ко мне привязавшаяся, но и залезавшая в душу на правах мамаши, чрезвычайно интересовалась романом со Стеллой, однако предупреждала меня, что она знает её семью: семья эта беспорядочная и сумасшедшая, - так чтоб я был осторожен. Между тем я в моих планах собирался со Стеллою в Канаду, хотя с самой Стеллой об этом не говорил. Когда же мы с ней наконец заговорили, то Стелла вдруг возразила, что я, кажется, от неё жду больше, чем она может дать. Ей надо бежать, и она через неделю уедет в театральное турне, вместе с труппой отца. У них в семье - все артисты, и Стелла играет тоже. Обманувшись в своих расчётах, я не сумел или не имел достаточного желания удержать её, но с отъездом Стеллы окончились мои весенние настроения.

Сегодня хороший день, чтобы возобновить мой дневник: сегодня я кончил «Три апельсина». Когда я нервил со всеми моими болезнями, то я очень боялся, что помру, не кончив музыки. Однако сегодня, когда я кончил, настроение не было особенно радостным (как, например, после окончания второго акта): омрачало дело вчерашнее расставание со Стеллой. Поэтому старался не оставаться один: днём играл в бридж у Самойленко, а вечером был с ними и Больмами в театре, Конечно, со Стеллой ушло много нежных иллюзий.

С Больмами был в Larchmont'e, дачной местности, у Ингерманов. Там зелено и красиво, хотя день был дождлив. Было довольно много милой публики, но мне весело не было. Вина? Стелла. Надо механически заполнять то пространство, которое осталось во мне пустым после её исчезновения.

Утром поправлял кое-что в последней картине. Днём у меня был Капабланка, возвратившийся из Гаваны после победоносного матча. Вечером играл Больм начало оперы. Он так накинулся на меня за «неисполнимую» быстроту действия второй картины, что даже ввёл меня в смущение: а вдруг и в самом деле не поспеть ничего сделать? Но разгадка, вероятно, в том, что, играя ему, я брал темпы быстрее, чем следует.

В одиннадцать часов утра с большим удовольствием поехал в West End, нарядное дачное место на берегу Атлантического океана, в полутора часах езды от Нью- Йорка. Там будут проводить лето Люисоны, которые очень уговаривали меня последовать их примеру. У Люисонов всегда куча народу, бывают интересные люди. С тех пор, как со Стеллой всё полетело «верхним концом вниз», исчезли и планы поселиться на лето где-нибудь подальше от людей, наоборот, я решил жить я шумном месте, дабы заполнить пустое пространство, оставленное Стеллой. Ведь программа на лето - шестьсот страниц партитуры для «Трёх апельсинов». Буду писать по десять страниц в день, а остальное время болтаться.

Обратно из West End'a поехал на пароходе и в первый раз увидел лицом к лицу статую Свободы при входе в Нью-Йорк. Статуя огромна по сравнению с пароходами, но ещё огромней оказались небоскрёбы, которые выросли из тумана с другой стороны.

Сегодня опять надо было пойти к Лилиенталю, который в третий раз должен был решить, резать меня или нет, но данное им в последний раз лекарство со включённым в него бисмутом так высушило мою ранку, что она выглядела приятной и выздоравливающей. Поэтому решили отложить визит и посмотреть, не выздоровеет ли она совсем. Уф, хорошо бы без операции!

Вечером был у Сталя. Сцены в пустыне и у Креонты переведены, многое с Кухаркой - очень ловко. Многое я исправил.

Получил от Стеллы письмо из Бостона, которого не ждал. Письмо милое и нежное, но кончается «до свидания на будущее, прощайте на теперь». Тогда зачем писать? Я начал привыкать к исчезновению Стеллы, а это письмо опять всколыхнуло старое. Но где-то в глубине души мне кажется, что в Стелле сейчас сильное брожение и что, может быть, потом, скоро, она вернётся ко мне.

Срок моей квартире. Завтра съезжаю на дачу. Пора: половина июня, давно так не засиживался в городе. Но и теперь придётся ездить раза три в неделю в город - лечить всё ещё незаживающий абсцесс. Мне жалко бросить мою квартиру: она удобная и уютная. И хотя с ней связаны некоторые неприятные воспоминания - скарлатина, и въехал я в неё под впечатлением смерти Мmе Шиндлер, но всё же Стелла соединила с нею много хороших моментов.

Днём ездил в Ларгмонт, где на лето поселилось много русских. Среди них - бабушка русской революции - Бр. Брешковская, которой я был сегодня представлен, и которая приняла меня с поразительной нежностью, долго целовала и гордилась, что не перевелись таланты земли русской. Вела со мной довольно сложный разговор о том, должны ли или нет таланты создавать школу последователей, или, если они начнут заниматься этим, это может вредно отразиться на их собственном творчестве. Последнее, конечно, в том случае, когда они эволюционируют до самой старости. Тогда всякое суммирование самого себя, необходимое для создания своей школы, конечно, будет вредить и мертвить собственную работу.

Утро было посвящено доктору и укладке вещей. В четыре часа выехал в West End, где решил поселиться на первую половину лета. Я думаю, с Люисонами и их обширными знакомствами там будет весело. «Весело» - за подобным весельем я не гонюсь летом, но с моими плохими нервами и после того, как Стелла бежала, я думаю - это лучшее, что я могу для себя придумать. Буду днём и, главное, утром писать партитуру, перемежая новую страницу прогулкой к океану, а по вечерам ходить в гости.

Остановился в большом, пока пустом, отеле «Холивуд». Вечером прогулялся по берегу океана и рано лёг спать.