Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Ответ, по-моему, простой: к весне сорок второго года мы еще не привыкли вести бои с такой результативностью. Да и не могли бы мы добиться такого результата на старых машинах.

Посмотрим на эту ситуацию не с позиций летчика, а с позиций более широкого масштаба. Что произошло?

В течение многих месяцев мы могли только сдерживать врага ценой огромных усилий. В это время в тылу, буквально на голом месте монтировались заводы, поточные линии — на основе созданной до войны индустриальной базы и вывезенного оборудования создавался тот экономический и военно-промышленный потенциал, который должен был [88] удовлетворить потребности фронта в первую очередь в современной боевой технике. И вот в конце сорок первого года с конвейера пошли истребители Як-1. Какими окажутся эти и другие новые машины в бою? Будут ли они тем оружием, с помощью которого мы наконец не только ликвидируем некоторое техническое отставание, но и превзойдем противника? Сумеют ли наши летчики в массе своей грамотно использовать силу этого оружия?

Эти и многие другие вопросы конечно же не могли быть сняты с повестки дня до тех пор, пока практический опыт — начало всех начал — не даст окончательного ответа. И вот, как будто в подтверждение всех надежд и ожиданий, небольшая группа летчиков встречает превосходящего по силе противника и одерживает полную победу. Этот бой, который, скажем, к лету сорок третьего года можно было бы считать рядовым, произошел, если можно так определить, вовремя: он подтвердил многие ожидания, снял многие вопросы, дал уверенность в силе нового оружия. Эта уверенность была необходима всем — от рабочего авиазавода и летчика до Генерального конструктора и командования. Отсюда — такой быстрый и широкий резонанс. Статьи во всех газетах, обсуждение деталей боя во фронтовых частях и в тылу, в летных училищах. Не умаляя заслуг своих боевых товарищей, которые великолепно провели этот бой, хочу, однако, заметить, что в подобных условиях на таких же машинах какая-нибудь другая группа опытных фронтовых летчиков могла бы провести этот бой не менее результативно. В этом значение случившегося. Дело оставалось за немногим: надо было побольше выпускать таких машин.

Всеми перечисленными причинами, а также многочисленными откликами прессы объясняется и та огромная популярность, которая неожиданно для нас в самом прямом смысле свалилась на нашу семерку. Все мы, участники боя, были награждены орденом Красного Знамени. Этот первый советский орден, которым молодая Советская республика отмечала выдающиеся заслуги своих сынов еще в годы гражданской войны, был нам особенно дорог. Каждый из нас получил свою первую награду в этой тяжелой войне, и мы, конечно, чувствовали себя именинниками.

Мы продолжали воевать, а в полк шли письма. Вся страна читала «Правду» и «Красную звезду», в которых подробно описывался этот бой. Воюя, мы получали слова благодарности и приветственные напутствия. Меня взволновало письмо от моих земляков из Саратова, от дорогих моих заводчан, многих из которых я знал, когда подростком работал [89] токарем. Письмо кончалось словами: «Час победы над ненавистными немецкими захватчиками приближается. Сделаем все, чтобы ускорить его!»

Получил я письмо и от матери. Она писала о том, что гордится мной и моими боевыми товарищами, и призывала нас еще сильнее «громить проклятых фашистских псов». Эти и многие другие письма печатались на страницах фронтовых газет.

Но пожалуй, самой большой радостью в те дни для нас были слова благодарности от солдат, на глазах которых мы провели этот бой. Причем эти слова благодарности мы услышали в несколько неожиданной форме.

Как-то на аэродроме появились два пожилых бойца. Им было лет по сорок, обоих старили усы и усталость от непрерывных боев, и нам они казались этакими традиционными русскими дедами… Пехотинцы наблюдали наш бой, и командир послал их со служебным поручением в город Изюм, наказав разыскать «тех» летчиков и передать боевой привет от пехоты. И вот они у нас в гостях, неспешно и благодарно рассказывают о том, что видели с земли.

— От самого Перемышля топаем, — покачивая головой, говорил один, — а такого не видели! Сколько же нам от этих поганцев досталось — не пересказать. А тут смотрим: сыпятся «кресты» сверху и горят. Гул стоит! Стрельба! Мы начали «ура» кричать, шапки вверх бросали… Может, видели? — с надеждой спросил боец.

— Да только за вашими шапками и смотрели… — не удержался и сыронизировал я.

Летчики заулыбались. Мужики смекнули, сколь наивны были их надежды на то, что в воздушном бою можно увидеть такую вещь, как подброшенная шапка, и тоже рассмеялись.

— Спасибо вам, ребята! — сердечно благодарили пехотинцы. — Порадовали вы наши души. Умеем мы бить фашистов, да еще как!

Как обрадовали эти простые слова всех моих однополчан! В первые годы войны не часто приходилось нам слышать такие слова, и это солдатское «спасибо» запомнилось надолго.

Прошло много лет, и вот однажды мне довелось увидеть кадры кинохроники 1942 года. Вся наша семерка летчиков была снята оператором фронтовой кинохроники у моего самолета. Летчики рассматривают карту, которую я держу в руках. О чем-то беседуем. Конечно, я не мог вспомнить, о чем мы тогда говорили. Вероятно, нас собрали перед очередным [90] боевым вылетом, и под наведенным кинообъективом я мог уточнить тогда задачу на вылет. Не помню. Помню лишь внезапное острое ощущение того далекого времени, когда я вдруг слова увидел всех своих друзей молодыми, в хорошем настроении и живыми. Потому что из них почти никто не дожил до победы.

Я был самым старшим в группе по возрасту, а ведь мне тогда было лишь 28 лет. Лейтенант Михаил Седов был значительно моложе. До своего увлечения авиацией он работал мастером механосборочного цеха Московского автозавода. Летчиком стал отменным, работал в авиационном училище инструктором и в первый месяц войны прибыл на фронт. Был отличным воздушным бойцом. В мае сорок второго года погиб в воздушном бою. Похоронен в поселке Великий Бурлук. Несколько лет назад я был в тех местах, ходил к Михаилу на могилу. Многое вспомнилось, о многом думал — так сразу и не рассказать. Фронтовики, которые спустя много лет попадают в места, где воевали, где хоронили боевых друзей, знают это чувство. У каждого возникают индивидуальные ощущения, потому что оставил тут часть собственной жизни. И товарищ, которого в сорок втором хоронил здесь, — тоже часть твоей жизни. Только твоей — вот в чем дело. И насколько таких частей она разорвана — это ведомо только тому, кто прошел войну.

Лейтенант Василий Скотной — бывший рабочий Луганского паровозостроительного завода — тоже погиб в сорок втором году. Вскоре после Михаила Седова — в начале июня, под Купянском. В тот же недобрый период — в мае сорок второго — там же, на харьковском направлении, в районе Барвенковского выступа произвел посадку на фюзеляж тяжелораненый старший сержант Дмитрий Король. Харьковский комсомолец, он был самым молодым в нашей семерке. Жизнелюбивый, общительный парень. Очень перспективный воздушный боец. Умер он в кабине своего «яка» сразу после приземления.