Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Вернувшись, я обо всем увиденном подробно доложил Рафаловичу. При моем докладе присутствовали командир и начальник штаба полка. Рафалович сидел на траве, разложив карту, и по ней словно бы читал все то, что я говорил. Очевидно, многое было ему известно еще до моего вылета, и этот вылет подтвердил то, что он знал. Когда я закончил, он поднял голову, окинул нас взглядом и, сощурившись, вдруг сказал:

— Все! — А потом потянулся, закинул руки за голову и лег в траву, устремив взгляд в небо. Хороший был день, солнечный, теплый. Высокое голубое небо, отрешенное от войны, от всех наших человеческих забот, как бы пыталось внушить нам, что все это наваждение, не более того…

Но все это — война и окружение, — все это было беспощадной реальностью. Немцы уже подрезали в районе Славянска и Балаклеи основание выступа и теперь сдавливали горловину. Нам было приказано в срочном порядке перегнать самолеты восточнее города Изюм. Я привел восемь исправных [97] машин в Сватово — западнее Старобельска. Несколько позже Николай Баранов привел еще пять или шесть истребителей. Это и был весь наш полк. Техникам пришлось труднее: часть из них успела вырваться из окружения, но часть осталась в котле и разделила участь тысяч наших воинов, погибших в те дни.

Инженер полка Иван Павлович Терехов впоследствии рассказывал, что он и более двадцати техников, которые были с ним, обязаны жизнью командиру батальона аэродромного обслуживания. Тот хорошо понимал, что уже не успевает вывезти оборудование и имущество своего обширного хозяйства, а бросить все на произвол судьбы тоже не мог. Единственное, что он мог сделать, — это попытаться что-то уничтожить, но на это требовалось время, которого фактически уже не было. В распоряжении командира БАО были на ходу три грузовика. В сложившейся трагической ситуации он не мог ими воспользоваться и отдал их Терехову. Техники быстро погрузили на машины кое-что из необходимого оборудования и инструмент, на каждый грузовик поставили по пулемету и, простившись с командиром БАО, отбыли. За ночь от Лозовой к востоку покрыли сто двадцать километров. На какой-то дороге наткнулись на немецкую колонну. Немцы поздно сообразили, что на трех грузовиках едут советские воины, и открыли стрельбу уже вдогонку — с грузовиков ответили пулеметы… К утру перешли Северский Донец в районе поселка Савинцы — там еще действовала переправа. Фамилии командира БАО Иван Павлович Терехов так и не узнал. В течение многих лет после войны помнил лицо этого человека, последний свой разговор с ним, его грузинский акцент, а фамилии узнать не смог… Еще одну группу техников вывел из окружения инженер Дымов — эта группа долго пробивалась кружным путем, но в конце концов вышла.

23 мая гитлеровцы завершили окружение, отрезав нашим обороняющимся войскам все пути на восток. В числе погибших в окружении был и близкий мой родственник танкист Василий Баранов. В память о нем осталось у меня письмо, полученное после победного боя нашей семерки. «Я безмерно рад, Боря, — писал мне Василий Баранов, — что мы воюем с тобой на одном участке фронта, думаю, что увидимся…»

В конце мая войскам Юго-Западного фронта, несмотря на большие потери, удалось закрепиться на новых рубежах [98] и на время приостановить наступление гитлеровцев из района Харькова на восток. Наш полк ненадолго был выведен в тыл для пополнения. Юго-восточнее Воронежа, в поселке Бутурлиновка, мы получили самолеты и приняли летчиков из запасного полка. Пополнились мы и техническим составом. А 30 мая мы вновь прибыли на фронт на полевой аэродром западнее Купянска. Мы прикрывали теперь перегруппировку наших войск восточнее Харькова.

Авиация противника действовала в те дни очень активно, стремясь парализовать важный железнодорожный узел Купянск. На Купянск часто совершали налеты Хе-111 и Ю-88, прикрытые Ме-109, и мы втягивались в затяжные воздушные бои. Участвуя в отражении одного из таких налетов, я с помощью своего напарника подбил Ме-109, который входил в состав прикрытия группы бомбардировщиков Хе-111. Затем мы с напарником атаковали бомбардировщик. Я видел свою очередь — она прошла сквозь кабину стрелка, и, как я считал, стрелок уничтожен. Ствол из кабины стрелка торчал вертикально вверх. Без опасения я стал приближаться к Хе-111, чтобы ударить прицельно с близкого расстояния, и вдруг получил очередь в носовую часть истребителя. Вышла из строя система охлаждения. Двигатель получил серьезные повреждения, в кабину ворвался пар. Капот двигателя вздыбился и закрыл мне обзор. Так я был наказан за излишнюю самоуверенность. Стрелок, которого я считал убитым, вдруг ожил… «Хейнкель» все же не ушел: его сбили мои ведомые, но я был вынужден сажать самолет на пустырь на окраине Купянска.

Вскоре командир авиационной дивизии, которому подчинялся наш полк, генерал А. В. Борман, по данным авиаразведки установил, что восточнее Харькова на полевом аэродроме Граково сосредоточиваются бомбардировщики, которых противник использует для налетов на Купянск. Генерал принял решение нанести удар по этому аэродрому.

Для такого удара в нашей и в соседней дивизии было собрано все, что могло летать. Удар мы нанесли на рассвете, сожгли несколько самолетов противника, но и сами потеряли нескольких летчиков: аэродром был хорошо прикрыт зенитной артиллерией.

Я участвовал в этой штурмовке в паре с лейтенантом Кореневым. Он четко держался в паре на заранее обусловленной дистанции, и первый заход мы произвели удачно, прошили очередями Ю-88 и зажгли его. При втором заходе перед самолетом на одной высоте со мной внезапно возникла шапка белых разрывов. Справа от меня, там, где был [99] мой ведомый, беспорядочно падали крупные куски самолета — крыло, хвост… Это было настолько неожиданно, что на какое-то мгновение я словно утратил реакцию и выполнил маневр с явным замедлением. Все же мне удалось выйти из зоны обстрела зениток. Коренев погиб.

Налеты авиации противника на железнодорожные узлы Купянск, Волчанск продолжались. Летчики нашего полка и соседних — полков Татанашвили и Суворова — беспрерывно вылетали на отражение налетов. Мы встречали немецкие самолеты на подходе к цели, многих из них сбивали, но при этом и сами несли потери.

В один из дней бой, который начался между нашими и немецкими истребителями севернее железнодорожного узла Купянск, перерос в воздушное сражение. Около полусотни истребителей находились в огненной карусели, из боя выходили без горючего и без боеприпасов, а со стороны в свалку включались все новые и новые группы. Горели на земле сбитые машины, уходили поврежденные.

Мне пришлось участвовать в том бою, когда он был уже в самом разгаре. Я пришел с восьмеркой на большой высоте, оценил ситуацию и дал команду действовать парами, удерживая высоту, которая обеспечивала нам разгон и результативную атаку. В таких боях, когда район боя насыщен самолетами, помимо пулеметно-пушечного огня большую опасность представляет возможность случайного столкновения. Гибель некоторых опытных летчиков нередко была вызвана именно этим обстоятельством: ведь скорости огромные, а пространства для маневра мало. В этом бою погиб один из моих боевых друзей по славной семерке замечательный летчик Василий Скотной. Впоследствии нам так и не удалось найти место гибели его самолета. Не вернулись из этого боя также летчики нашего полка лейтенант Каминский и сержант Долженко. Вскоре, к нашей большой радости, выяснилось, что Каминский спасся на парашюте, а Долженко был тяжело ранен и попал в госпиталь. Большие потери в этом бою понес и противник. Тем не менее рассчитывать на передышку не приходилось, и уже на следующий день с утра мы, как обычно, приступили к боевой работе.