Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Через много лет после войны в своих мемуарах маршал Г. К. Жуков употребил слово «катастрофа» как определение всего того, что произошло в мае сорок второго года на харьковском направлении. Маршал Жуков из одних лишь эмоциональных [100] побуждений столь сильных слов не употреблял. Это был человек, который не только видел войну в том ее гигантском масштабе, который до сих пор трудно воспринимать и взвешивать, но и нес высочайшую ответственность перед народом за ход боевых действий как один из ведущих военных руководителей. И именно он употребил слово «катастрофа» как наиболее точное в данном случае.

Дело было не только в том, что под Харьковом в результате недооценки сил противника мы потеряли большое количество людей и техники. С точки зрения военно-исторического анализа тяжелейшие последствия нашей неудачи под Харьковом заключались в том, что противник получил стратегическую инициативу, которой немедленно воспользовался, организовав на юге наступление большими силами через Донбасс в расходящихся направлениях на Сталинград и Северный Кавказ. Без всякого преувеличения можно сказать, что неудача под Харьковом во многом предопределила весь тяжелейший сорок второй год. И хотя между Харьковом и Сталинградом лежала огромная территория, ход событий в мае — июне сорок второго года дал основания современным военным историкам рассматривать те бои как начало боев на дальних подступах к Сталинграду. Не прошло после наступления под Харьковом и трех месяцев, как все мы — уцелевшие участники боев на Барвенковском выступе — оказались бойцами Сталинградского фронта.

После тяжелых боев на воронежском направлении и в Донбассе войска Юго-Западного и Южного фронтов с 28 июня по 24 июля отступили на 150–400 километров, оставив Донбасс. Гитлеровские войска вышли в большую излучину Дона и создали непосредственную угрозу Сталинграду и Северному Кавказу.

В те дни авиационные части вынуждены были часто менять места базирования. Вылеты на новые аэродромы — Сватово, Ново-Псков, Россошь — как правило, сочетались с выполнением боевого задания — на прикрытие своих отходящих войск, на прикрытие переправ через реки, на штурмовку. Случались и вылеты «особо срочные» — когда мы выходили из-под удара. Таким был наш вылет ранним утром с аэродрома Евстратовка под Россошью.

Накануне был напряженный летный день. Впрочем, в то лето почти все дни были такими: погода стояла сухая, жаркая, в небе ни облачка, Боевые вылеты начинались с [101] рассвета и с боями длились до сумерек. С наступлением темноты, вымотавшиеся до предела, мы засыпали. Короткой летней ночи часто не хватало, чтобы сбросить усталость, а с утра начинался очередной, очень долгий и напряженный день.

В то утро я внезапно проснулся от ощущения тревоги. Еще было темно: рассвет чуть брезжил. Снаружи, из темноты, доносились голоса, шла какая-то суета, беготня. Спали мы в избах, километрах в двух от аэродрома.

Вскоре послышалось тарахтенье мотора — подошла полуторка.

Все это я зафиксировал в несколько минут. Сна как не бывало. Вместе с другими летчиками еду в полуторке на аэродром. Со всех сторон к аэродрому бегут техники, механики. Часть самолетов уже подготовлена к вылету. С запада, совсем недалеко от аэродрома, доносятся выстрелы. Иногда видны вспышки. Взлетают ракеты — в нескольких километрах от аэродрома идет бой. Каждую минуту сюда, на взлетную полосу, могут ворваться вражеские танки.

Подбежал Баранов.

— Борис, по готовности за тобой вырулят остальные. Веди группу в Урюпинск.

— А ты?

— Выруливай! И взлетай быстро!

Баранов исчез.

Я достал карту. Урюпинск… Ого куда! Стало быть, до Урюпинска нет подготовленных площадок. Раз Баранов сказал «веди в Урюпинск», значит, он это знает.

Протянул я по карте линию. Напрямую. Получилось — на предельной дальности. Поведу как получится.

Темно. Подошел техник.

— Товарищ командир, разрешите инструмент положить.

— Клади. Только смотри, закрепи сумку.

Я готов взлетать — жду, кто же еще со мной? Подбежал летчик:

— Товарищ командир, вы поведете?

— Я. Давайте поживей! Выруливайте за мной!

Вырулил на взлет, встал, жду. За мной с разных сторон подруливают еще несколько машин. Снова откуда-то возник Баранов. Энергично машет: давай! давай! Взлетайте! Некогда ждать!

Взлетаем…

Снизу, с земли, идут трассы. Довернул к востоку. Ко мне пристроились идущие следом «яки». Кое-кого немецкие зенитки зацепили на взлете, но сбитых нет. [102]

Повел группу к Урюпинску. Места незнакомые. Смотрю на карту, определяю курс по ориентирам. Светает. Идем правильно. Уклоняться нельзя — горючего в обрез. Есть ли комендатура в Урюпинске?

Ну вот и пришли. Возле города — полевая площадка.

Распускаю строй, произвожу посадку. Смотрю, как приземляются остальные.

В Урюпинске нас, конечно, никто не ждал. Подъехала машина, из нее вышел человек в командирской форме. Я объяснил, что вывел группу из-под удара в районе Россоши. Над аэродромом появилась еще одна группа «яков» — Баранов привел остальных.

Два техника, которых мы перевезли в фюзеляжах «яков», занялись осмотром и подготовкой самолетов. Здесь повсюду была безмятежная тишина, от которой мы давно отвыкли. Поблизости — речка Хопер. Впервые за много дней мы получили возможность искупаться и полежать под солнцем на теплом песке…

Техникам перебазироваться было сложнее. Некоторых мы перевозили в фюзеляжах «яков», но большинство уходило с аэродрома кто как мог. Машин не хватало. Уходили на подводах, добирались на попутных машинах, пешком. Подвергались бомбежкам на переправах, иногда с боями вырывались из окружения. Те немногие счастливцы, кого мы могли перебросить к новому месту базирования на «яках», безропотно переносили все неудобства вынужденного путешествия.

На самолете Як-1 с левой стороны открывалась створка, через которую техники обычно производили ремонтные работы или осматривали состояние агрегатов различных систем самолета. При перелетах с аэродрома на аэродром техники использовали эту створку, чтобы через нее протиснуться внутрь фюзеляжа и лечь на радиатор, положив на него предварительно брезентовый чехол, чтобы было удобнее, но главное — чтобы как-то защититься от жары. Во время полета температура воды в радиаторе достигала 85° — 90°, о «пассажир» за полчаса полета «прогревался» так, что, ступив на землю, долго еще не мог прийти в себя. «Яки», в которых летели механики, в воздухе, как правило, прикрывались другими истребителями. Летчик все-таки был защищен бронеспинкой, а «пассажир», как мы говорили, «лежал голеньким». При каждом перебазировании мы брали в зависимости от воздушной обстановки от четырех до шести техников с инструментом, и на новой точке они сразу же приступали к работе. [103]