Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Подняли нас в срочном порядке под вечер, когда по всем признакам боевой день уже можно было считать завершенным. В сумерки гитлеровцы рискнули послать несколько небольших групп бомбардировщиков бомбить наши войска, очевидно полагая, что наши истребители вряд ли рискнут действовать в быстро сгущающейся мгле.

Положение на земле в те дни было тревожное. За два-три дня боев, прошедших от начала наступления, наши войска продвинулись на двадцать — двадцать пять километров к западу. И без того узкий Барвенковский плацдарм вытянулся еще больше, почти клином, и на этом наше наступление стало выдыхаться. Войска с большим трудом сдерживали контратакующего противника, а противник, подтягивая резервы, все усиливал и усиливал давление на фланги нашего вытянувшегося клина и особенно серьезно готовился [94] ударить под основание выступа, чтобы подрезать весь клин целиком. Намерения противника в сложившейся обстановке предугадать большого труда не составляло. На это, в частности, указывал и характер интенсивных бомбардировок, которыми противник изматывал наши войска. Но днем бомбить мы мешали, поэтому гитлеровцы решили бомбить в сумерки.

После взлета я повел группу в район действий вражеских бомбардировщиков и вскоре увидел шесть Ю-88 недалеко от поселка Петровское. «Юнкерсы» пришли без прикрытия: немецкие истребители редко появлялись в темное время суток.

Мы атаковали врага с ходу. Я видел, как из чрева бомбардировщиков стали беспорядочно сыпаться бусинки бомб. Замысел врага был сорван, но мы, пользуясь благоприятной возможностью, еще некоторое время преследовали группу и двух Ю-88 сожгли. Правда, преследуя Ю-88, мы довольно далеко ушли от аэродрома.

Как ни быстро на этот раз мы расправились с бомбардировщиками, темнело еще быстрее. На юге вообще темнеет быстро, сумеречный период длится недолго. Земля просматривалась плохо, контрастнее стали вспышки разрывов в очаги пожаров. Пожары высвечивали клочки земли на небольшом радиусе, а дальше все поглощала тьма. Мы были в воздухе над узким вытянутым клочком земли, который с трудом удерживали наши усталые войска. Где-то в основании этой территории лежал наш аэродром, который предстояло найти, а ошибиться в таких условиях проще простого. Я был старшим и единственным летчиком в группе, кто вообще имел некоторый опыт полетов ночью. Остальные целиком зависели от меня. Положение было довольно трудным: я знал лишь общее направление на аэродром, но увидеть его, конечно, не мог. Ни радиопривода, ни пеленгаторов не было, и я, испытывая сильную тревогу, уподобившись летучей мыши, вел в темноте группу, надеясь только на свой опыт и интуицию.

Летчики подошли ко мое вплотную, прижались. Я их понимал: у них была только одна задача — не потерять во тьме ведущего и друг друга. Так мы и шли некоторое время компактной группой. Но когда по моим расчетам мы приблизились к аэродрому, я понял, что ни за что его не найду, если мне не помогут с земли. А для этого нам надо было подойти совсем близко к Марьевке, чтобы нас на земле услышали по гулу моторов… [95]

Сказать, что я испытывал предельное напряжение, — значит, ничего не сказать. Я совершенно точно знал, что без посторонней помощи нам просто-напросто здесь не приземлиться. И если мы, вопреки моим надеждам, проскочили аэродром стороной, то наше положение — аховое. Я уже начал сомневаться в том, правильно ли определил курс. И вдруг — справа по курсу ракеты! Одна, вторая, третья… Делаю доворот на ракеты и вижу, как внизу под нами сразу запылали два больших костра. Это был наш аэродром.

Быстро определил направление захода на посадку. Дал сигнал на перестроение в правый пеленг. Захожу на посадку. Садиться надо с первого захода — костры долго гореть не будут. Костры далеко видно, и для вражеских бомбардировщиков это идеальная цель. Разжигая костры, Баранов сильно рисковал, но у него, как и у нас, не было другого выхода.

Приземляюсь. В свете костра земля просматривается хорошо. Быстро сруливаю влево, освобождая полосу, и мой самолет сразу же растворяется в темноте. Из кабины вижу контуры людских фигур — люди поддерживают огонь в кострах. Следом за мной, без заминок, один за другим садятся все остальные летчики группы. Последний приземлившийся «як» еще бежал по полосе, когда начали спешно гасить костры. Все! Обошлось…

Пока садились мои товарищи, я все еще оставался в кабине. Не было сил вылезти из самолета. Потом выбрался. Надо было идти к Баранову, докладывать о проведенном бое. Но Николай уже сам спешил ко мне. И снова я почувствовал отношение не командира, но друга, надежнейшего, вернейшего друга. Николай обнял меня, поцеловал и сказал только:

— Спасибо!

К самолету уже подходили прилетевшие летчики. Баранов повернулся, оглядел людей и, вкладывая в короткие слова все еще не прошедшие переживания, произнес:

— Молодцы, ребята!

Только тут напряжение стало отпускать меня, и я почувствовал страшную усталость. Сразу захотелось спать…

В последующие дни обстановка резко ухудшилась. На Барвенковском выступе возникла угроза окружения наших войск.

В один из дней к нам на аэродром прибыл полковник Рафалович, который командовал авиацией, поддерживающей 6-ю армию. Мне была поставлена задача произвести воздушную разведку в районах Славянска и Балаклеи. Характерным [96] было то, что оба эти населенных пункта находились у основания Барвенковского выступа: Славянок — с юга, Балаклея — с севера. Мы же базировались в глубине выступа, ближе к Лозовой, Задание я должен был выполнять с напарником, но напарник при выруливании застрял в грязи и подняться в воздух не смог. Я взлетел один.

Растолковывать мне смысл задания не было необходимости. Я хорошо понимал, что это значит. Попросту говоря, мне было поручено увидеть с воздуха, насколько реальна угроза окружения. Войска противника готовились закрыть горловину Барвенковского выступа, а может быть, уже начали ее сжимать. Это и предстояло выяснить.

То, что я увидел, носило неутешительный характер. У Славянска и особенно у Балаклеи противник накапливал крупные силы. На дорогах я видел оживленное движение. В прилегающих районах накапливалась мотопехота, артиллерия. По хуторам и рощам удалось обнаружить танки — немцы и не старались их хорошенько замаскировать. И, насколько можно было судить по движению на дорогах, силы противника все прибывали и прибывали. С нашей же стороны все как будто вымерло. Лишь изредка можно было зафиксировать орудийные вспышки — артиллерии было мало. Даже на глазок при простом сопоставлении было видно, что подтягивающиеся силы противника намного превышают возможности наших обороняющихся частей. К тому же бомбардировочная авиация противника продолжала интенсивно обрабатывать позиции наших войск.