Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Несколько наших истребителей в те минуты взлетели из-под бомб прямо на моих глазах. Среди взрывов, суеты и неразберихи секунды кажутся вечностью. Получаю указание Баранова взлетать на отражение налета, а затем уходить на левобережные аэродромы. Летное поле покрыто свежими воронками. По центру воронок устанавливают вешки, чтобы при взлете летчик мог ориентироваться и не угодил бы в воронку. Гитлеровские бомбардировщики разносят центр города и заводы. Взлет с нашего аэродрома сейчас чрезвычайно сложен, но взлететь еще можно. Если на аэродром упадет еще несколько бомб — он превратится в западню. Надо спешить.

Бегу к самолету с напарником Алексеем Соломатиным. По пути к нам присоединяется командир эскадрильи Владимир Балашов. Володя, как всегда, невозмутим. Он поглядывает на меня и спрашивает:

— Борис Николаевич, а ты, часом, свои трантишки захватить не забыл?

Почему он называет мой небольшой саквояж «трантишками» — не знаю. Но с его легкой руки это слово у нас вошло в обиход, и саквояж стал «трантишками». В саквояже у меня фотографии, станок для бритья, кое-какие другие туалетные принадлежности и разные мелочи, которые я повсюду таскаю с собой. При перелетах я беру саквояж в самолет. Так я привык с самого начала войны и менять эту привычку не собираюсь. Однажды, когда мы еще базировались под Барвенково в Марьевке, во время бомбардировки мой самолет посекло мелкими осколками. Когда я увидел, что несколько осколков, пробивших кабину, порвали и мой саквояж, я не мог скрыть огорчения. Техники меня успокоили: «Ничего, Борис Николаевич, мы саквояжик залатаем…» И действительно, сделали аккуратные латки. Эта история, конечно, не осталась без внимания Балашова, который много острил по поводу «ремонта» моего личного имущества. Тогда он и пустил в ход слово «трантишки». Узнать бы мне, что он имеет в виду под этим словом… Узнаю в свое время… А саквояж, конечно, и сейчас при мне. Предстоит перелет — это каждому из нас ясно, поэтому я, само собой, иду к самолету с саквояжем. Володя это видит, усмехается и делает неопределенный жест рукой. То ли — «давай поторапливаться», то ли — «до встречи», в [113] этой обстановке жест можно понимать как угодно. Машины наши на некотором расстоянии одна от другой. Володина ближе. Поэтому, когда я закрываю фонарь своего «яка», истребитель Балашова уже отрывается от полосы.

Выруливаем беспорядочно — по готовности. Кто готов, тот и взлетает. Вешки с тряпочками хорошо видны. Их немало, они мешают. При разгоне приходится лавировать, менять направление разбега, но при этом сохранять скорость. Даю газ. У одной из вешек чуть-чуть притормаживаю, немного разворачиваю машину и одновременно отпускаю тормоза. Скорость не потеряна, хорошо! Следом за мной этот зигзаг при разбеге повторяет и Соломатин — удачно! Взлетаем в направлении завода «Баррикады», потом вдоль Волги идем на север и, оставив город сзади, разворачиваем самолеты вправо, к левому берегу. Часть ранее взлетевших истребителей ведет бой, атакуя отдельные немецкие бомбардировщики.

Подлетаем с Соломатиным к левобережному аэродрому Заплавное. В нескольких километрах севернее аэродрома, в степи, вижу горящий самолет — черный дым виден издалека. Значит, сбит только что, от силы, — несколько минут назад.

Приземляюсь. Выхожу из машины и узнаю, что сбит Володя Балашов. Как, при каких обстоятельствах — никто не знает. Напарник Балашова задержался на земле, и Володя с кем-то еще из наших летчиков вступил в бой сразу после взлета на небольшой высоте, в очень невыгодной позиции. Судя по всему, он подвергся внезапной атаке Ме-109 — их в тот день было очень много в небе Сталинграда. При ударе о землю тело Балашова было выброшено из кабины, поэтому он не сгорел, когда горел его самолет. В последний раз я смотрел на светлую курчавую голову моего друга и прощался с ним навсегда.

С левобережных аэродромов мы продолжали беспрерывно летать на отражение налетов вражеских бомбардировщиков на город. Более шестисот бомбардировщиков и армады танков были брошены в бой противником. Город полыхал. Горели нефтяные хранилища. Густой черный дым, высоко поднимаясь, расстилался вдоль берега к югу. К грохоту разрывов и вою бомб примешивались протяжные гудки заводов, речных судов, сирен. Ни на земле, ни в воздухе не было передышки. [114]

Личному составу полка объявили приказ № 227 Народного комиссара обороны И. В. Сталина.

«Пора кончить отступление, — говорилось в приказе. — Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности…»

Слова приказа подчеркивали сложность обстановки. Мы понимали, что эти слова обращены к каждому из нас.

Непрерывные бои изматывали. Совсем не хотелось есть. Попьешь воды или пососешь немного арбузной мякоти, и все. Губы, все время спекшиеся от жары. Сидим вдвоем с Мартыновым. Изредка перебрасываемся короткими замечаниями. В последние дни мы несем большие потери. Сбиты Комлев, Витковский, Луговец. Гибнут молодые летчики. Не успевают приобрести боевого опыта: слишком сложна обстановка. После гибели Володи Балашова мы, ветераны полка, постоянно чувствуем пустоту. Володи не хватает. Сидим с Мартыновым, и я физически ощущаю, как мало осталось летчиков, с которыми я начал воевать в сорок первом году. Мне кажется, Мартынов думает о том же.

Мартынов поворачивает голову и сочувственно спрашивает:

— Ну как, Борис Николаевич, не замерз?

Шутит! Четыре, пять боевых вылетов каждый день, все с боями… Шутит! И не как-нибудь вымученно, с кислой миной — нет! Неистребимо жизнелюбивый парень… Такие вот, как он, и создают в полку атмосферу уверенности, поддерживают в молодых летчиках устойчивое душевное равновесие. Наши души, наши глаза широко открыты. Мы видим то, что в обычных условиях, может, за целую жизнь не увидишь. Никакая, даже самая малая фальшь в такой обстановке недопустима.

Сидим в землянке. Землянка все-таки немного спасает от жары. Здесь, в степи, на аэродроме под Ленинском, от зноя больше деться некуда. Каждый раз, когда мы возвращаемся с очередного вылета, спускаемся в землянку, вешаем на гвоздики, вбитые в столбик, шлемофоны, планшеты, начинается неторопливый обмен короткими наблюдениями.

— Горит масло в двигателе. Плохо тянет…

— Заметили, «мессеры» опять атакуют друг за другом по одной цели! Может, молодежь в строй вводят?

— Искупаться бы сейчас… [115]

— Ложись, отдыхай! Скоро опять пойдем…

В землянках оборудованы нары, на нарах — солома. На солому постелен брезент. Ложимся. Хотя бы немного забыться. Наш приход поднимает на ноги очередную смену летчиков без всякой команды. Им вылетать на задание. До их возвращения у нас есть время для короткой передышки. А когда, вернувшись, войдут в землянку они, мы так же, без слов, встанем, снимем с гвоздей свои планшеты, шлемофоны, и опять бои…