Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

При выполнении разведывательных полетов в тыл противника мы часто сбрасывали тысячи листовок в районах населенных пунктов и над позициями войск противника. Эту задачу перед нами ставило политуправление Южного фронта. Летая над вражескими позициями, мы выпускали посадочные щитки, которые прижимали довольно большое количество листовок. Листовки разбрасывались на больших площадях двумя белыми шлейфами. Нередко мы брали листовки и в кабину.

В периоды затишья действия воздушной разведки усиливались с обеих сторон. Чаще всего в утренние часы и в сумерки над нами то и дело надрывно гудели тяжелые немецкие самолеты: Хе-111, Ю-88 или «Дорнье». Они кружили над нашими тылами, иногда бросая над населенными пунктами бомбу или две, беспокоя наши войска, создавая [193] панику у населения. Командир дивизии среди прочих задач требовал решительно вести борьбу с вражескими воздушными разведчиками. Будучи отличным летчиком, полковник Б. А. Сиднев получил в свое распоряжение самолет Ла-5, освоил ночную посадку на нем и неоднократно вылетал на перехват вражеских самолетов. Мы учились у него высокой культуре владения боевой техникой, он был инициатором постоянной учебы летного состава.

Нам необходимо было знать особенности самолетов противника. После разгрома под Сталинградом противник бросил на аэродромах много боевой техники, в основном неисправной. На земле мы имели возможность посмотреть многие вражеские машины. Но хотелось — очень хотелось! — заполучить, скажем, исправный Ме-109. Этот истребитель был основным нашим противником в воздухе, и нам необходимо было прочувствовать его в полете, в тренировочно-учебном воздушном бою. Только так можно до конца узнать, на что способна в воздухе машина.

И вот на одном из захваченных нами аэродромов был обнаружен Ме-109Г с небольшими повреждениями. В нашем распоряжении наконец оказался исправный немецкий истребитель. Майор Запрягаев — он был участником боя «7 против 25» — вылетел на этом «мессершмитте» и демонстрировал полеты на нем личному составу. В кабине «мессершмитта» я посидел, изучил предназначение разных тумблеров, рычагов. Кабина показалась мне тесноватой, а обзор — ограниченным. Я привык к своему «яку», чувствовал себя в нем удобно, даже уютно, и привык к прекрасному обзору, который открывался через фонарь.

Мы договорились с Запрягаевым провести для летчиков полка показательный воздушный бой. Я — на «яке», он — на Ме-109 г. Учитывая возможность появления как наших, так и немецких истребителей, которые в любой момент могли бы поспешить «на выручку» кому-то из нас, мы подняли над аэродромом четверку «яков» для прикрытия нашего «боя». Когда все было предусмотрено и оговорено, мы набрали высоту, разошлись в разные стороны и начали свободный учебный бой.

С земли за этим учебным поединком наблюдало много глаз. На нашем легком и маневренном «яке» я быстро получил преимущество. Как мы установили в ходе боя, у «мессершмитта» была одна возможность спастись от атакующего «яка»: он сравнительно легко уходил от нашего истребителя на пикировании. Но в наборе высоты он значительно уступал «яку», быстро терял скорость, и мне не [194] составляло большого труда, используя запас высоты, держать его в прицеле под разными ракурсами. Слабоваты у Ме-109 оказались а возможности маневрирования в горизонтальной плоскости. Наш «як» был куда маневреннее, и в бою на виражах имел явное преимущество.

После посадки мы детально проанализировали наш «бой» и указали летному составу на целый ряд особенностей Ме-109 различных модификаций. Нам приходилось иметь дело с Ме-109Е, Ме-109ф и Ме-109 г. У всех этих машин были свои специфические отличия, которые необходимо было знать.

В целом я был вполне удовлетворен проведенным учебным воздушным боем, но вылететь самому на «мессершмитте» мне не пришлось: один из летчиков — инспектор 8-й воздушной армии — при взлете на этом Ме-109Г опоздал парировать тенденцию к развороту влево и подломил шасси. Пришлось сдать самолет в ремонт.

В те дни к нам в полк часто приезжали журналисты, писатели, фотокорреспонденты. Вообще наш полк в этом плане не оставался без внимания, что само по себе свидетельствовало о боевых заслугах летчиков. Я с большим удовольствием знакомил приезжающих писателей и журналистов с людьми полка — не только из летного состава, но и технического, — наши люди вполне заслуживали того, чтобы о них стало известно через армейскую, фронтовую и даже центральную прессу.

Как-то приехали к нам в полк известные писатели, драматурги братья Тур. Я был в те дни очень занят, но они — люди живые, общительные и внимательные — убедили меня выкроить время для беседы. Разговор мне запомнился, я никогда потом не жалел об этих наших беседах. Запомнилось мне их искусное умение общаться. Мне не приходилось с ними быть в излишнем напряжении, не приходилось отвечать на «обязательные» или однозначные вопросы, которые иной раз любили задавать представители шумного репортерского племени.

Помнится, однажды я довольно много времени уделил одному корреспонденту, подробно объясняя сложности войны в чисто профессиональном отношении. Я говорил о сложности воздушного боя, об умении эффективно использовать силу бортового оружия — достаточно надежного и грозного в руках опытного летчика. Тогда же я объяснял журналисту, что таран, на мой взгляд, прием вынужденный, причем, совершая таран, летчик не только сбивает вражескую машину, но и, как правило, теряет свою, а это, как [195] мне представляется, весьма дорогая цена за сбитый самолет противника. Надо, говорил я, учиться эффективно использовать свое оружие.

Я объяснял это журналисту терпеливо и с полным доверием к тому, что он все воспринимает как надо. Но когда я закончил, то вдруг услышал: «Спасибо, товарищ командир. А вот скажите, пожалуйста, нет ли у вас у самого таранчика?» Я прямо ушам своим не поверил. И с тех пор стал относиться осторожнее к тем представителям прессы, которые мыслят однозначными категориями.

Братья Тур, однако, принадлежали к людям иного склада. Их не интересовала сенсация, они не выбирали «клубничку» из нашей боевой жизни, их интересовала сама наша жизнь как таковая. И спрашивали они о вещах интересных и логически вполне объяснимых. Я увлекся разговором и говорил, вероятно, то, что они и хотели знать. И вроде они не отвлекали моего внимания блокнотами и записями, разговор не прерывался, а все же — краем глаза я это видел — один из них успевал себе делать какие-то записи и пометки…

6 мая 1943 года внезапно свалилась беда: мне сообщили, что с боевого задания не вернулся командир 296-го истребительного полка Николай Баранов.

Некоторое время я никак не мог в это поверить. Я все надеялся, что Николай объявится, что он как-нибудь выберется. Сколько ситуаций можно было бы считать безвыходными, если бы он каждый раз не находил выход! Вопреки всему я никак не мог поверить в его гибель. Никак. Однако вскоре я узнал подробности и понял, что надеяться не на что.