Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Когда он произвел посадку, начались чудеса. Летчик никак не мог уяснить себе характер замечаний, которые отпускали по его адресу техники, хотя замечания были поощрительные.

— Ну ты и гвоздь! — с восхищением сказал инженер новичку. — Здорово со «шмитами» крутился!

Кривошеев оторопел. Какие «шмиты»?! О чем он говорит?

Самое весомое слово в таких случаях — за командиром эскадрильи. Алексей Решетов заметил:

— Конечно, пилотировать тебе было сложно. Надо было и за воздухом смотреть, и за аэродромом, да еще и от «шмитов» уходить, хотя мы меры приняли, чтобы твой пилотаж прикрыть…

Опять «шмиты»! Кривошеев ничего не мог понять. О чем идет разговор?!

Оказалось, когда летчик пилотировал в зоне, там появилось два Ме-109, но, увидев в воздухе летчика-истребителя, рвущего свой «як» «со струями», на всякий случай решили с ним не связываться. А с земли у всех создалось впечатление, что Кривошеев ведет с ними бой…

Для объективности заметим, что молодой летчик, разобравшись во всем этом, честно доложил командиру эскадрильи, что «мессершмиттов» он вообще не видел, а был занят лишь выполнением фигур пилотажа… И тут уже Алексей Решетов посмотрел на парня внимательно: превыше всего в полку в отношениях между летчиками ценилась честность. О пилотаже Кривошеева «со струями» в полку потом ходило много шуток, но первое молчаливое и очень весомое одобрение своих старших товарищей молодой летчик заработал своей честностью.

Мы же из этой благополучно закончившейся истории сделали для себя вывод, и в последующие дни прикрывали пилотаж молодых летчиков не дежурством на земле, а патрулированием опытных истребителей в непосредственной близости от зоны пилотажа.

Иван Янгаев отпилотировал неплохо, но при посадке немного просчитался и выкатился за пределы полосы. Его командиром эскадрильи был неторопливый и многоопытный Иван Анакиевич Пишкан — один из самых старших по возрасту летчиков в полку. Переживая свой просчет при посадке, Янгаев представил себе, какого стыда наберется, выслушивая командира эскадрильи, — в запасных полках некоторые [209] педанты отчитывали молодых летчиков за каждый лишний метр на пробеге при посадке, и потому нетрудно было представить, как отреагирует опытный фронтовой командир. Настроение было испорчено. Янгаев сидел в кабине «яка» и не торопился вылезать.

— Чего сидишь? — весело окликнул подошедший техник. — Все нормально! Все уже в столовую пошли…

Опытнейший воздушный боец, Пишкан внимательно следил за пилотажем Янгаева и почувствовал хватку в этом молодом летчике. Для первого раза Пишкан был вполне этим удовлетворен и, понимая состояние молодого летчика, который немного просчитался при посадке, решил не делать новичку замечаний. И Янгаев это понял с благодарностью…

Без происшествий отпилотировали Зонов и Гунченко. В полку все шло привычным рабочим порядком, но для молодых летчиков все было ново, и каждый очередной этап воспринимался как большое событие. Впрочем, для новичка так оно и было…

Прошло дня три после того, как Кривошеев доложил командиру эскадрильи о том, что «мессершмиттов» он не видел. Все эти дни командир был занят: ветераны интенсивно вылетали на боевое задание, производили разборы вылетов на земле, снова вылетали, и Кривошеев понимал: подходить к командиру с вопросом о том, когда же и он, Кривошеев, начнет летать, видимо, не время… Но вот Решетов сам подошел к молодому летчику и просто, как нечто само собой разумеющееся, сообщил:

— Пошли. Походим по району.

Кривошеев долго ждал именно этого момента, не раз думал об этом и в училище, и в запасном полку, и вот все так просто, оказывается: «Походим по району…»

— Главное — не смотреть, — наставлял командир эскадрильи молодого летчика, — главное — видеть.

В том что между понятиями «смотреть» и «видеть» есть существенные различия, Кривошеев убедился очень быстро.

Сначала все шло хорошо. Кривошеев держался на заранее обговоренной дистанции, и, когда ведущий внезапно совершил маневр, он отреагировал вовремя и сумел этот маневр тут же повторить. Для надежности он зафиксировал это из фотопулемета — так они договорились перед вылетом. И потом каждый раз, когда Решетову хотелось проверить реакцию ведомого и его умение осматриваться, он начинал маневрировать, но Кривошеев был внимателен и от [210] своего командира не отрывался. Правда, это стоило молодому летчику немалых усилий, но все равно в глубине души он был доволен, поскольку проверку командира, как он считал, выдержал. Да и Решетов как бы сам дал ему это понять: он перестал маневрировать, и некоторое время они находились в ровном горизонтальном полете.

Они ходили над прифронтовой полосой у самой линия фронта, погода была отменная, и Кривошеев, то и дело поглядывая на землю, пытался узнавать выученные по карте ориентиры. И хотя своей зрительной памятью он помнил всю карту района вплоть до мельчайших подробностей, узнавать их сейчас на земле было непросто. И вдруг Решетов сделал резкий боевой разворот.

Только впоследствии Кривошеев понял, что это был боевой разворот. А поняв, был потрясен мастерством командира эскадрильи. Тогда же, в первом своем вылете, который он считал как бы учебным, но который оказался боевым, он ничего не успел понять. Он только увидел, что машина комэска вдруг пошла вверх по какой-то совершенно немыслимой кривой, и он не только не успел среагировать, но даже не успел проследить за Решетовым взглядом — ему показалось, что самолет командира на мгновение как бы завис над его, Кривошеева, кабиной и тут же исчез за хвостом…

Кривошеев был поражен. До сих пор он никогда не видел, чтобы кто-нибудь так летал. Он даже представить не мог, что так вообще можно летать. И ему стало ясно, что то маневрирование, которое ему в начале полета предложил комэск, было элементарной школярской тренировкой. А он-то, не понимая этого, был доволен собой!

На мгновение молодой летчик растерялся. Он еще ничего не понял, ничего не заподозрил и ничего не увидел, но решил, что командир эскадрильи просто-напросто предложил ему задачку потрудней. И хотя он с задачкой не справился — это уже было ясно! — все же следовало снова пристроиться к Решетову и впредь быть начеку…

Кривошеев развернулся. Теперь он уже видел то направление, в котором, как ему показалось, мгновением раньше скрылся самолет командира. Но, странное дело! — сколько он ни осматривался, Решетова не видел. Сами собой отчетливо вспомнились слова командира перед вылетом: «Главное — не смотреть, главное — видеть!» Внимательнейшим образом обследовал он весь сектор обзора и с облегчением вздохнул: в стороне, метров на 500–800 ниже находился одиночный истребитель. Он был чуть впереди и, [211] казалось, поджидал, когда Кривошеев наконец увидит его и пристроится. И Кривошеев, стараясь вторично не ударить лицом в грязь, аккуратно и расчетливо выполнил маневр и оказался на одной высоте с истребителем, в точности за хвостом. До условленной дистанции, правда, надо было еще подтянуться, и Кривошеев не стал медлить.