Шэрон Лоуренс - Джими Хендрикс, Предательство [Интимная история преданной музыкальной легенды]

— Две девушки… две женщины, я их едва помнил, — продолжил он. — Но теперь я их уже знаю.

Через восемнадцать месяцев истекал срок контракта с Джеффери, и уже несколько месяцев известнейшие фигуры шоу–бизнеса искали расположения Хендрикса, чтобы занять освобождающееся место. Одним из них был влиятельный импресарио Билл Грэм.

Майк Джеффери всё чаще выдавал Девон Вильсон за "личного секретаря" Джими и даже ввёл её в свой штат сотрудников с твёрдым окладом. Она была его информатором, лицемерно донося о всех переговорах Хендрикса с возможными кандидатами на место менеджера. Джеффери долгое время давил на Джими, теперь же он стал испытывать подобное на себе. Другой колючкой на теле Джеффери стал музыкальный продюсер Алан Дуглас, честолюбивый и опытный, хорошо разбирающийся в различных музыкальных направлениях. Как и со многими другими именно Дуглас познакомил Хендрикса с Джоном МакЛафлиным, игру которого Джими уже до этого любил и обожал, позднее им удалось вместе поджемовать и даже сделать запись. У Дугласа, как говорил Джими: "Было всегда полно планов и идей на мой счёт; он умел говорить".

Он был белым, но манерами похож на чёрного, даже причёску носил в афро–стиле, у него была испанская бородка и всегда загорал до черноты. С его стороны Майк чувствовал реальную угрозу — он осознавал, насколько большое влияние имел Дуглас на Джими. Хотел ли Дуглас стать менеджером Джими? Его продюсером? Или тем и другим одновременно? И обыкновенно хладнокровный Джеффери скрипел зубами, выходя из какого–нибудь из нью–йоркских клубов.

— Алан Дуглас — мерзавец! Я не позволю ему заполучить Хендрикса в свои руки! — ответил он одному удивлённому работнику звукозаписывающей компании, когда тот спросил его, что было бы, если Дуглас занял бы его место.

Дуглас жил также в Виллидже, совсем рядом с Хендриксом; его жена и её сестра, талантливая дизайнер одежды, не только уже долгое время занимались гардеробом Джими, но и имели личное влияние на Джими.

— Много позднее я понял, что был окружён стаей голодных волков, — признался мне он как–то однажды по телефону, имея в виду "Дугласа и всю его свору".

Всё это звучало так, будто с него слетели злые чары. Джими, как он сам выразился, был доведён до "скотского состояния" борьбой за него соперниками шоу–бизнеса.

Майк никогда не делал секрета из того, что он против того, чтобы Хендрикс играл с чёрными музыкантами. Да и самому Джими очень хотелось, чтобы вернулся Мич, Джеффери даже объявление дал в прессе о воссоединении Опытов в прежнем составе. Джими рассказывал мне, что у них с Мичем были большие опасения на счёт возобновления работы с Ноэлом. В личных делах, денежных и на музыкальном поприще у Ноэла был полнейший хаос; в итоге, из–за его непредсказуемого поведения он был исключён даже из своей же собственной группы, Fat Mattress. Даже у Час Чандлера не было с ним связано никаких дальнейших планов, он так прямо и сказал Ноэлу:

— Дружище, посмотри на себя! Колёса вымыли из тебя все мозги. И ещё: бросай–ка ты пить, пока не поздно.

Вскоре Джими сказал Джеффери, что он хочет, чтобы Мич играл на ударных, а на бас–гитаре — Билли Кокс. Хендрикс также добавил, что не собирается сохранять прежнее название группы.

— Мы снова назвали себя — Цыганское Солнце и Радужные.

Это имя впервые прозвучало на фестивале в Вудстоке.

С самого 1967 года, когда они познакомились в Лондоне, с Джими работал звукоинженер Эдди Кремер и большинство записей сделаны именно им, но я часто слышала от него, что они с Кремером вибрирует на разных частотах.

— На новой студии я бы хотел попробовать других звукоинженеров, — сказал он. — Свежие мысли. Свежее звучание.

Как–то однажды я пришла, когда Хендрикс только что кончил перебирать недавние счета; стоимость гастролей была чудовищно велика, включая выплаты и суточные музыкантам и рабочей бригаде, плюс гостиницы, перелёты, перевоз сценического оборудования. Теперь ещё и новые расходы в связи со строительством Электрической леди. Всё это стало стеснять его — слишком многое в жизни начало зависеть от него одного.

Для Джими Хендрикса эта зима была не только слишком холодна — она оказалась и слишком тяжёлой и опасной. Весна 1970 года принесла небольшое облегчение. Его первый, собственный дом — снятая осенью 1969 года квартира в Гринич–Виллидже — был, как можно это было наблюдать, обставлен им самим в марокканском фантастическом стиле сказок тысячи и одной ночи. К несчастью, большинство гостей не были столь привлекательными, как обстановка. Всё возрастающим потоком так называемые друзья, торчки, подражатели и просто тусня нарезали тротуары Западной 12–й улицы, толпились в парадном и занимали лифт круглые сутки, независимо от часа дня или ночи. Хендрикс, как и многие новые рок–звёзды, всё чаще ощущал, что он обязан поделиться своим успехом и своим личным временем со своими обожателями.

— Впустив их в свой дом однажды, как я могу им запретить ходить ко мне? — в отчаянии спросил он одного нью–йоркского полицейского, который однажды вызвался помочь ему пройти сквозь ряды застоявшихся в ожидании приглашения завсегдатаев.

Среди них, конечно же, были и наркоторговцы и "наркодарители", многие — из нью–йоркского высшего общества, жаждущие слыть знатоками мод. Была там и Девон, присосавшаяся так прочно к Джими, как только возможно. Развязная и бесстыжая, она не только сама сидела на наркотиках, но и была поставщиком и, возможно даже, сотрудником Федерального бюро по наркотикам и опасным медикаментам, в чём были уверены в Нью–Йорке все, кто хоть сколько–нибудь был связан с рок–музыкой. Будучи туго завязана, на своём примере она всех предостерегала не попадать в конфронтацию с законом. Джими видел её насквозь, но так и не научился за всё это время не доверять ей. Он несколько раз упоминал её имя в рассказах о себе и соглашался, что это для него — разрушительная связь.

— От неё у меня одни проблемы.

Он хорошо понимал, что для того чтобы расчистить свой собственный путь, ему просто необходимо было держаться подальше от таких людей, которых, в разговоре со мной, называл "плохими известиями". Об этом он и сказал Девон, когда она, не предупредив, привела двоих таких "плохих известий". Джими только что вернулся со студии, а Девон и её друзья были уже нагружены, и один из них с такой силой плюхнулся в любимое антикварное кресло Хендрикса, что оно под ним разлетелось в щепы.

Находясь на орбите Хендрикса, Девон чувствовала самоуважение к себе. По–своему он заботилась о Джими, но более чем он в ней, нуждалась в нём она. Все в Нью–Йорке, чьё мнение хоть сколько–нибудь значило для неё, знали, что она была одной из девочек Джими. И она ни в коем бы случае не позволила бы ему выбросить себя из его жизни. Её решением было связать себя с ним.