Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

— Я не собираюсь уходить; это мой дом.

Сказал, что если мне не нравиться, могу съехать я. Мирным путём этого не решить, и я почувствовала, что он даже не даст мне уйти. У меня не было ни желания, ни энергии развивать напряжение, и решила, что лучше для нас всех, чтобы он остался, пока я не решу, что делать дальше. В отчаянии я позвонила в Лос–Анжелес моей эксцентричной тёте Клэр.

— Ты же знаешь, ты всегда здесь дома; и я вообще не понимаю, что тебя там держит!

Втайне от него я стала планировать наш побег. Пусть здесь живёт Крис. Я же собираюсь домой в Калифорнию. К несчастью, совсем недавно семья моей русской борзой увеличилась, у Молли родилось пятнадцать щенят, на десять больше, чем я ожидала. Борзые не такие уж маленькие, и всех их я просто не в силах была бы взять с собой в Калифорнию. Я расчистила мою комнату для шитья и из каминного экрана соорудила импровизированный загончик для щенят, чтобы они не разбегались по всему дому. Уже через пять недель, они уже научились преодолевать мой барьер. Лишь заслышав звон ключей, когда мы с Дамианом возвращались из города домой, они обращались в паническое бегство, создавая такой шум, как если бы неслось стадо коров. Три раза в день я наполняла глубокий противень молоком, и щенята справлялись с ним буквально в минуту, затем все пятнадцать в изнеможении отваливались от корытца, а потом все дружно делали большую лужу.

О, мой Бог! Как мы собираемся уехать отсюда со всей этой оравой? Они прибавляли по дюйму в день, не меньше, и бесполезно было надращивать барьер, все пятнадцать чёрных носов оказывались у дверей, когда я входила в дом.

Я поместила объявление в Нью–Йорк–Таймс и получила шквал ответов. Люди приезжали даже из Вайоминга, чтобы купить моих питомцев.

Я продала MGA и Мини–Купер, но оставила себе старый Хамбер и Фольксваген, чтобы не вызывать подозрений. Когда молодая девушка с ребёнком на руках пришла за Понтиаком, я с радостью сообщила ей, что ей он переходит совершенно бесплатно.

Я позвонила в одну кампанию перевозчиков, и оказалось, что они на днях приобрели фургон, который срочно нужно было перегнать в Калифорнию. Я наняла небольшой Ю-Хол трейлер, прицепила к нему фургон и спрятала их неподалёку. Когда Крис утром уехал на работу, я загрузила Ю-Хол под крышу, и с наступлением сумерек, в самый снегопад, мы с Дамианом ускользнули и плавно поплыли назад на Запад с Молли и последними нашими четырьмя русскими щенятами, резвящимися на заднем сиденье.

Преодолев пять тысяч миль в четыре дня, мы с моим сыном оказались в безопасности в доме моей тёти Клэр на Озета–Террас.

Я не была здесь с той ночи, когда мой отец подобрал меня после дикой прогулки с мистером Жабой пятнадцать лет назад. Мои любимые старые железные ворота проржавели, а ранее красивые, аккуратно постриженные газоны заросли бурьяном. Бывавшие виды старые Кадиллаки всё ещё стояли в гараже, но теперь они могли привлечь к себе только внимание коллекционеров. Всё здесь стало вызывать жуткое ощущение вроде: «Что случилось с Малышкой Джейн?»

Тётя Клэр ещё не пришла домой, но моя сильно постаревшая бабушка Хелен встретила меня у дверей с распростёртыми объятиями.

Я познакомила её с первым её правнуком, и она, казалось, осталась им довольна. Выпустив своих четырёх русских на террасу, и пока она заваривала нам всем чай и делала сандвичи, я начала распаковывать самое необходимое.

Здесь мне дышалось легко, ведь я же совсем забыла, что где–то в мире у меня есть семья, и у неё есть даже своя собственная семейная история.

Мы мило с ней болтали, и даже намазывание на хлеб арахисового масла принесло нам массу удовольствия, но тут я спросила:

— А мой отец знает, что я уже приехала?

Странное выражение приняло её милое бледноватое лицо.

— Дорогая, а как твоя фамилия? — спросила она меня.

Эта маленькая женщина пригласила нас в свой дом, позволила внести внутрь наши вещи и только что приготовила нам поесть. К сожалению, я поняла слишком поздно, что она понятия не имеет, кто мы.

— Джеймс, бабушка, такая же, как у тебя, — сказала я, как можно мягче.

Её выцветшие, голубые, но ещё ясные глаза сверкнули, как колокольчик, который собирается умереть, но мозг уже отказывался подчиняться.

Было что–то удивительное и почти жуткое в моём возвращении на Озета—Террас. Странное ощущение попасть в прошлое. Ничего не изменилось. Всё оставалось на тех же самых местах, как тогда, когда я была здесь в последний раз. Разве что, модель телевизора в гостиной стала поновее. И только по нему можно было судить, что уже середина семидесятых. Тяжёлые шторы плотно завешены, а старинные часы на каминной полке отсчитывали время, как если бы возвещали о приближении смерти.

Но вот приехала Клэр, нагруженная, как всегда, покупками, а её сын, Блейк, по–прежнему продолжал держаться за её юбку, хотя мы с ним и были одного возраста. В свои двадцать семь он стал симпатичным молодым человеком, но что–то в его облике отталкивало. Неуклюжесть, неловкость, неумение справляться со своим ростом (6'2»), может быть? Как если бы он боялся сделать неловкое движение. Кожа лица мертвенно–бледная, почти прозрачная, наводящая на мысль, что этот человек никогда не видел солнца. Блейк не был толстым, но казался таким из–за одутловатого, я бы сказала даже, бесформенного, тела. Сомневаюсь, оставались ли у него связи со своими друзьями по военному училищу, ведь Блейк не делал ничего, что бы ни позволила Клэр. Она эгоистически всё время держала его при себе, буквально привязывая его к себе завязками передника. Несмотря на то, что в доме пять спален, в каждую из которых можно подняться по своей лестнице, по какой–то странной (идиотской) причине они делили двуспальную, ещё моих дедушки с бабушкой кровать. Мне бы очень хотелось посмотреть на Блейка, вырвавшегося на свет божий; он никогда не ходил на работу или даже мечтал о чём–нибудь своём. Однажды он попробовал освободиться от излишней заботы (цепкой хватки) своей матери, так Клэр пригрозила ему, что лишит его наследства и отдаст всё киностудии. Мне удалось вызвать его на откровенный разговор (когда, однажды, мы оказались наедине) и он сообщил мне по секрету, что даже ни разу не целовался. Сама чистота и непорочность. Бедняга был девственником без всякой надежды познакомиться с девушкой или устроить самому свою жизнь.

Тётя Клэр выглядела на свой возраст, но оставалась всё такой же красавицей. Даже к полуночному походу в супермаркет Ральфа она относилась по театральному, долго выбирая наряд, подходящий к ночному освещению, как если бы её там снимали крупным планом. Она всё ещё рисовала себе губки соблазнительной Люси и пудрила щёки, доводя свою роскошную кожу лица до совершенства. Свои длинные ресницы подводила тонкими линиями Азизы, старой испытанной студийной тушью для ресниц, которую выпускали в таких синеньких коробочках. Она обычно поплёвывала на тушь, пока та не становилась вязкой и затем уже делала крошечной щёточкой несколько лёгких мазков.