Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

— Миссис Пиксли, однажды я соберусь и куплю тебе колечко с большим сверкающим бриллиантом, такое же, какое мой отец подарил моей матери.

И от наслаждения я смеялась.

Мой дом, который я снимала в Лорел–Каньоне, выставили на продажу, и я нашла очаровательную квартиру в стиле деко у подножия старого Голливуда. Мы с Дамианом на время переехали к де Баррам, а Пол к своему другу, пока в нашем новом доме шёл ремонт, где мы затем

Подходили к концу семидесятые, и кокаин царствовал даже в святая святых, в самом сердце киноиндустрии. Я тоже приняла в этом участие, но Пол был ненасытен. Мы прожили вместе почти два года, и вы ошибётесь, если подумаете, что мы были только вдвоём, куда бы мы ни шли, что бы мы ни делали, коварный пузырёк с порошком был всё время с нами. Мы вели бесконечные, долгие, бессмысленные беседы, длящиеся порой до самого рассвета. Я старалась заснуть до того как встанет солнце, но сердце билось так, что пружины кровати вздрагивали, и я уговаривала каждый раз Бога, прося Его в своей молитве:

— Пожалуйста, сделай так, чтобы сегодня ночью у меня не случился сердечный приступ.

А обращаясь к Полу:

— Давай больше не будем.

Он отшучивался, и мы проваливались в недолгий тревожный сон, боясь проспать работу.

Пола пригласили главным художником в очередную картину, и продюсеры выдали ему задаток, пять тысяч, наличными. Когда же я узнала, что тысячу он истратил на кокаин, меня понесло, я взбесилась.

— Последний раз, — пообещал он мне. — Когда он кончится, я завяжу. Только на эти выходные, пожалуйста.

Каждый раз, проглатывая обиду, я швыряла трубку, но проходило некоторое время, и я успокаивалась и вспоминала, что люблю его, и всё налаживалось. Так и в этот раз я решила позволить оторваться этим вечером и позвонить ему на следующий день.

Утро мы с сыном провели на ежесубботнем блошином рынке в поисках каких–нибудь редких сокровищ, когда же вернулись домой, Памела, казалось, чем–то была очень встревожена.

— У меня плохие для тебя новости.

— Что? — переспросила я.

Но она не проронила ни слова. Её лицо было настолько серьёзным, что у меня зашлось сердце.

— Памела, ты начинаешь пугать меня, что случилось?

Последовала долгая пауза. Затем прозвучали два отвратительных слова:

— Пол мёртв.

У меня все внутренности полезли наружу, но я взяла себя в руки и хладнокровно произнесла:

— Ты ошибаешься, не говори так! Он жив!

— Прости, — медленно проговорила она. — Пока вас не было, звонила его сестра; он умер вчера вечером от сердечного приступа. Кокаин. Передозировка.

Он не мог умереть, не должен, мы были так молоды и любили жизнь, нам обоим было по двадцать девять. И тут я вспомнила, что дня три назад он попросил меня почитать по его ладони.

— Как думаешь, я проживу долгую жизнь? — спросил он меня.

Я провела пальцем по его линиям, но ничего не увидела.

— Не знаю, — сказала я. — Нет, наверное.

Он вскочил, захлопал в ладоши и радостно воскликнул:

— Надеюсь умереть раньше тебя; я бы и дня не прожил на этой Земле без тебя!

Я не из тех людей, которые сдаются или говорят «нет» в ответ, но смерть оказалась таким барьером, который я не смогла взять. Если бы у меня не было одиннадцатилетнего сына, нуждающегося во мне, я, может быть, последовала бы за ним. Раздражение и злость вгрызлись в мою душу, как алчные демоны. Я молилась и просила Бога, чтобы Он дал ему знать, что я не виню его, и что он покинул этот мир любимым мною.

Я отправилась в винную лавку, и сделала большой глоток терпкого вина в попытке утопить горечь реальности, но это ничуть меня не утешило.

После похорон его родные спросили, есть ли что–нибудь, что я хотела бы оставить из его вещей себе.

Кроме одной из его неоконченных картин, Пол оставил мне большой керамический горшок деко с посаженными в него тремя карликовыми пальмами, которые он бережно выращивал последние десять лет. Я ходила за ними все следующие двадцать четыре, они растут в том же горшке, но теперь они переплелись и стали в пять футов вышиной. Более того, Пол оставил мне неоценимый подарок. В тот раз, когда я бросила трубку, я и не думала, что на все оставшиеся миллионы лет это станет моим последним по отношению к нему жестом. Болью, которую он унёс с собой в могилу. С того дня я никогда не поизношу при расставании грубых слов или не оставляю неясности по отношению к моим чувствам. Каждый раз, когда кто–нибудь покидает мой дом, я вспоминаю его.

Майкл, муж Памелы, был на гастролях со своей группой, Checkered Past, и это позволило Памеле потратить столько времени, сколько она хотела потратить на своё любимое занятие: хождение по магазинам. После зачистки комиссионок в самой глубине Долины Сан–Фернардо, вернувшись домой, она сказала мне:

— Помнишь того парня, который приезжал со мной к тебе тогда в Коннектикуте?

Я рассмеялась.

— Ха, тот ботаник в очках, который согласился отвезти тебя до самой Калифорнии!

Она рассказала, что столкнулась с ним на Ланкершим–Бульваре, и что он пригласил нас обеих в тайский ресторан.

Джозеф заехал за нами на своём Фольксвагене, не нём были те же самые очки в роговой оправе, что и в тот раз, да ещё одет он был в не–пойми–что. Я думала, что он по–прежнему влюблён в Памелу, а оказывается всё время на протяжении обеда он без стеснения пялился на меня. Даже в те моменты, когда я лопалась от смеха, он сохранял серьёзность и пристально смотрел мне в глаза. Я наклонилась к Памеле и прошептала ей на ухо:

— Какой он странный.

— Да, брось ты, — рассмеялась Памела, — будь умницей, он поможет нам в пятницу с нашей распродажей.

У нас с Памелой накопилось столько всякой всячины, что мы могли организовать сами среднего размера блошиный рынок, что и делали по субботам у себя во дворе. Буквально уже в семь утра у ворот стояла добрая сотня охотников и хором требовала впустить их. В эту пятницу, вечером, пока мы раскладывали наше барахло, Джозеф отложил себе один из костюмов Майкла, сшитых где–то в пятидесятых. Это был один из золотистых костюмов группы Элвиса, который сел на него, как если бы был сшит ему на заказ. Без рубашки, свободно распахнутый, виднелась его нежная, как у мифического Адониса, кожа груди. Без своих роговых очков, он стоял в дверях с гитарой Майкла, мурлыча нежную интерпретацию Blue Suede Shoes:

В этот волшебный момент он превратился из Кларка Кента в какого–то плотского бога, который завладел всем моим вниманием.

В самый разгар нашей утренней дворовой распродажи произошла одна удивительная вещь: один из покупателей вдруг подходит ко мне и спрашивает: