Род Вейнбер - Рок–роуди. За кулисами и не только

Итак, даже без Алана Прайса, Animals продолжали своё существование. После Швеции мы попрощались с Мики Галлахером, и Майк Джеффери нашёл замену Алану в лице Дейва Рауберри. Алан возможно был единственным зверем, который больше всех был предан идеи, но после его ухода, должен признаться, я надеялся, что жизнь в группе станет более мирной и тихой. Может быть, без Алана противоречия утихнут? И, может быть, свежее лицо заставит их оценить то, чего они достигли? Но после того как пыль осела, и Дейв Рауберри укрепился, мне стало не хватать Алана.

Animals всегда были группой парней, которых я знал почти всю свою жизнь, и непредвиденное введение кого–то нового несёт всегда с собой определённые трудности, но Дейв Рауберри оказался человеком, которого я никак не мог принять. Все Animals всегда считали меня за равного; мы и родились в одном месте, и судьбы у нас схожие. Я уверен, им даже в голову не приходило (включая и Алана Прайса) посмотреть на меня свысока только из–за того, что я не входил в состав группы. Я был, и навсегда останусь для них шестым зверем, и они всегда уважали мой труд, работу, которую я делал ради них. Думаю, я заслуженно занимал такое положение, но отношение Дейва Рауберри ко мне, поле того как он вошёл в группу, стало для меня ещё большей неожиданностью, чем сам уход Алана.

Дейв играл до этого в группе The Mike Cotton Sound, и они не сделали ни одной стоящей записи. Вы, должно быть, подумали, что он был благодарен Судьбе, что его пригласили играть в Animals, ну, если он и был благодарен, то никому этого не показывал. Он относился ко мне как своего рода личному рабу, которому можно приказывать сделать что–то в любое время суток. Может, у меня и были трения с Аланом, но я всегда уважал его как человека, и не только за его отношение ко мне или за его музыкальный талант. Теперь же на месте его оказался ничтожный выскочка, без таланта в его коротких пальцах и с отношением ко мне как к грязи. Я любил Animals, но чувствовал, что конец этому был близок.

Оглядываясь назад, я рад, что тогда не ушёл от них, потому что у нас наметились гастроли в Польшу, и именно там, в самом холодном, самом депрессивном месте, глубоко за железным занавесом, этой госпоже Судьбе было угодно, чтобы я сыграл роль крестьянского сына из одной из волшебных сказок и нашёл свою принцессу, которая ждала, чтобы её спасли.

Animals стали первой английской группой, которая приехала в Польшу. Жизнь за железным занавесом представлялась Западу в 1965 году мрачной таинственностью, и решение провести гастроли, было по большей части желанием всех нас увидеть действительность, как говорится, из первых рук.

Мы прилетели в конце ноября, и одеты были соответственно климату, меховые шапки и пальто, на ногах высокие также меховые ботинки. Ну и видок у нас был, скажу вам, будто семья медведей высадилась в аэропорту. Минус двадцать, но нам было тепло.

Поляки встретили нас с распростёртыми руками; они знали нас, так как все слушали пиратскую радиостанцию Радио—Люксембург. Государственным радиостанциям запрещалось передавать западную музыку, и проведение концертов Animals было важным правительственным экспериментом — если польская молодёжь будет вести себя примерно на их концертах, то будет разрешён въезд в страну другим западным поп–группам.

На нашем первом же концерта в Варшаве мы увидели, что Польские власти имели в виду под «примерным поведением». Никому из аудитории не разрешалось вскакивать со своих мест, а аплодировать разрешалось только после окончания каждого номера. Animals вынуждены были выступать перед замершей публикой — так нас ещё никто никогда не встречал. Куда делись визжащие девчонки? Где плакаты? А выкрики «ещё» после любимых песен? Зловещее, жуткое зрелище, хотя мы все знали, что публика находилась под пристальным вниманием властей, но выбора не было, и они справились с заданием (в противном случае, нас бы тут же выслали из страны), думаю, все вздохнули с облегчением, когда концерт окончился.

Оставив парней в безопасности в их артистической, я пошёл проверять, всё ли оборудование обесточено, и там, краешком глаза я увидел её. Ох уж эта госпожа Судьба! Она стояла у барьера справа от сцены и махала мне. Я выпрямился и украдкой посмотрел на неё, боясь спугнуть момент — расчёсанные белокурые волосы, блеск ярко–голубых глаз и хрупкое с тонкими чертами лицо. Она была прекрасна. Я подошёл.

— О, мой бог, это вы. Это же вы жили этажом выше, не так ли? Мы же были соседями!

Она только улыбнулась мне в ответ; и я понял, что всё время мне не хватало именно её улыбки.

— Совершенно верно, в Лондоне. Я вспомнила вас, вы работали с Animals и вот подумала, может быть, я… — она смущённо замолкла. — Ну, я подумала, может быть, увижу вас здесь. Я не думала, что вы меня узнаете.

Это была та самая симпатичная девушка с лестницы в Эрлс—Корте. Моя дорогая госпожа Судьба. Девушка, чья утренняя улыбка и взмах руки завладели мной. Одна единственная из всех тех сотен, тысяч различных девушек, одаривших меня тысячами улыбок и милых ощущений; и вот она здесь, год спустя, в Польше!

— Но, что вы здесь делаете? — всё ещё замерев от неожиданности встретить её снова, спросил я.

— Я живу здесь. Знаете, мне нужно идти, — она показала глазами через плечо, и я увидел двух мужчин, стоящих поодаль. — Это мои наставники, — объяснила она, ещё раз улыбнувшись. — Очень рада была увидеть вас снова.

Я схватил её за руку; поледеневшими пальцами я почувствовал через рукав жар её руки.

— Не уходите.

Я не знал, что говорить, но, думаю, я знал, может быть, знал всегда, что она — особенная.

— Мне нельзя оставаться здесь, они ждут меня.

— Давайте, встретимся завтра. Может, пообедаем вместе? Я расскажу вам о Лондоне, вы мне расскажите о Польше.

Моя рука всё ещё лежала не её руке; она взяла её другой и мягко переложила её на перила ограждений, отделяющих нас друг от друга.

— Хорошо, — она опустила глаза, но улыбка всё ещё продолжала сиять на её лице. — Завтра.

У меня потемнело в глазах; я назначил свидание самой госпоже Судьбе, а сам даже не знаю её имени!

На следующий день мы встретились в Крокодиле, самом известном польском ресторане, и я старался изо всех сил, чтобы произвести на ней хорошее впечатление. Её имя, как она сказала, было Малгозата Слезинска, но после безуспешных с моей стороны попыток связать польский с моим джорди, она позволила мне называть её Маргарет. Маргарет, какое чудо! Сама элегантность и грация. Весь вечер я не мог оторвать от неё взгляда, просто сидел и любовался её движениями. Она рассказывала мне о своих занятиях в Англии, где училась медицине, затем разговор плавно перешёл к музыке и к самому Лондону.