Род Вейнбер - Рок–роуди. За кулисами и не только

11 июня 1967 года была суббота. Мне представился единственный шанс красиво исчезнуть из конторы и улететь на выходные в Монтерей на Международный Музыкальный фестиваль, мне хотелось повидаться с Джими и ребятами до их американского дебюта. При мне из спящего, послевоенного Лондона город превратился в бурлящий котёл, и теперь я был в Калифорнии, где хиппи, цветы вплетая в свои волосы, вдохнули жизнь в новую американскую культуру, определившую моду и музыку, начиная с конца шестидесятых, на десятилетие вперёд. Ещё только две недели исполнилось Сержанту Пепперу, и весь мир готовился к Лету любви, замерев в ожидании новых свежих мелодий.

На Монтерее музыканты выступали бесплатно (за исключением Рави Шанкара, который единственный потребовал деньги — три тысячи долларов), но зато бессомненно фестиваль предоставил счастливую возможность для многих новых неизвестных исполнителей проявить себя. Для Опытов это было первое выступление в Штатах, и многое зависело от него, но слава Джими обогнала его, уже перелетев Атлантику на его Родину. Своими выступлениями в Англии он приобрёл поддержку известных британских групп, и все уже сгорали от нетерпения увидеть его на американской сцене. (Именно благодаря настойчивости Пола МакКартни, одного из менеджеров фестиваля, Джими был включён в список участников и мой старинный друг Эрик Бёрдон должен выступать после него в пятницу со своей новой группой Новые Animals.)

У The Who также как и у Опытов был заключён контракт с Трэк–Рекордс, и они также дебютировали в Америке, но они гораздо больше нервничали по поводу того, что им придётся играть по времени рядом с Джими. Произошла небольшая размолвка по поводу того, кому выступать первыми. В итоге решили спор монеткой, брошенной за кулисами, и, как мне помнится, The Who вышли на сцену перед Джими.

— Мы будем выступать, но только не после тебя, Джими, — сказал Пит Таунзенд.

Сначала, казалось, Джими был польщён, но это продолжалось недолго. После, по общему признанию, прекрасного их выступления, Таунзенд не покинул сцену, а решил, похоже, похоронить свою гитару в усилителе, разбив её вдребезги. Теперь–то я знаю, что The Who были признанными мастерами по уничтожению сценического оборудования, но то же проделывал на сцене и Джими. И если тогда великий Джими Хендрикс захотел бы последовать их примеру, как они и рассчитывали и были в этом уверены, он бы стал их жалкой копией, приобретя славу дурного подражателя.

В ужасе я повернулся к Джими:

— Иисусе, что же теперь делать, дружище?

— Не парься, друг, — ответил мне Джими и повернулся туда, где, скаля зубы, со сцены удалялся улыбающийся Пит, держа в руках остатки своей гитары, части которой волочились за ним по полу.

Он обмотался розовым боа и засмеялся:

— Они захотели сыграть на этом, ну так это даже лучше для меня. Я покажу этим прохвостам, как надо делать шоу, и ты, Таппи, в этом мне поможешь.

Опыты вышли на сцену, как если бы они были главным номером программы, но мне не суждено было приветствовать их вместе с толпой. Я только помню, как Брайан Джонс вышел на сцену, представить слушателям группу:

— Дамы и господа, прошу на сцену самого удивительного исполнителя, какого мне приходилось слышать…

Я стремглав унёсся выполнять поручение, которое войдёт в музыкальную историю и научит Таунзенда никогда больше не пытаться опрокинуть Джими Хендрикса. Они уже подходили к финалу, когда я, наконец, вернулся обратно:

— Эй, Джими! Вот то, что ты просил, сынок! — и передал ему небольшую ёмкость с жидкостью для зажигалок, которую прикупил Тони Гарланд, затем отошёл в сторону в ожидании эффекта.

Облив этой жидкостью, Джими Хендрикс поджёг свой Фендер—Стратокастер, толпа и народ закулисья замерли, а Джими в этот момент вписывал себя в Американскую историю. Я видел, как он, сидя на коленях, в этой своей рубашке с рюшечками и в бандане воздевал руки вверх, как если бы хотел, чтобы его гитара исчезла в дыму и пламени, и я понял вдруг, что Америка у его ног.

Он и стал богом рок–психоделии шестидесятых; звучанием Лета любви. Времени, которого уже никогда не вернуть и не повторить.

Поездка в Монтерей помимо всего стала для меня удобным предлогом сбежать из дома, от Маргарет. Я по–прежнему всё ещё горячо любил свою жену, но мои надежды обрести покой и мир в моём лондонском доме рассеялись как утренний туман вскоре после моего возвращения в Англию. Я даже не догадывался о событиях, происходящих дома во время моих американских гастролей. Казалось, мир перевернулся после того как наша принцесса покинула свою Родину, а приезд её знаменитой матушки, Алины Слезински (1926–1994), только подлил масла в огонь. Мы были под постоянным подозрением. Наш телефон прослушивался, за нами следили, куда бы мы ни направлялись, и я не сомневаюсь, что на все наши встречи даже самые невинные были составлены рапорты польским властям.

Сначала я думал, что смогу ужиться со всем этим. У нас был прекрасный дом, в вычурном стиле Тюдор–Мьюз на Девоншир–Клоуз, а Маргарет работала на Харлей–стрит, всего в нескольких кварталах от дома, но ежеминутное давление начало действовать нам на нервы. Я верю, что мы могли бы быть действительно счастливой парой, если бы они оставили нас в покое. Но никакого шанса нам оставлено не было; мне нужно было согласиться с тем, что постоянное наблюдение это та цена, которую мне приходилось платить за свою красавицу полячку. Но однажды вечером мне показали насколько серьёзны могут быть эти парни, когда всё оборачивается вмешательством в международные отношения.

Было очень влажно, вечер пятницы, я только что вернулся из Штатов и сидел дома один. На гастролях ещё понятно, эти бесконечно тянущиеся часы одиночества, но моя жена — врач, и по долгу службы ей приходится навещать своих пациентов в любое время суток. Жара, весь липкий, а тут ещё и это одиночество, и я решил добрести до местного паба Девонширский герб заказать джин с тоником и, может быть, если удастся с кем–нибудь почесать языками.

Но когда я вошёл туда, никого ещё не было. Было слишком рано, и я решил остаться, заказать себе выпивку и подождать кого–нибудь из местных. И как только я присел за столик, как появился какой–то человек и спросил, не мог ли он присоединиться ко мне. Было полно свободных столиков, но парень был высок, в дорогом костюме и явно не намеревался беспокоить меня как какой–нибудь сумасшедший или групи в поисках работы, поэтому я кивнул, и он подсел ко мне.

— Кстати меня зовут Майкл, — сказал и протянул мне руку.

Жара и его доняла, шарики пота выступили на его чисто выбритых щёках, а его жаркая ладонь мне показалась несколько рыхловатой.