Абрам Старков - ...И далее везде

Теперь все, что попадалось мне о нем в печати, в литературе, я заносил в особую записную книжку, завел на него папочку-досье. Среди прочего вложил в нее и вырезанную из «Правды» тассовскую фотографию: «Командир вертолета Астраханского авиаотряда Инна Копец». Фамилия редкая, отчества не было, и я подумал: не дочь ли это Ивана Ивановича? Она показалась мне даже похожей на него. Я знал Алика, сынишку, который забегал к отцу в кабинет, когда мы беседовали с ним на Миллионной. Дочки как будто не было, но могла же она появиться (как я узнал позже, дочь действительно появилась незадолго до войны, но ее зовут Наташа). Я написал в Астрахань, в аэропорт, и получил ответ:

«К сожалению, я не дочка Героя Советского Союза, я — Андреевна, в нашем роду не было авиаторов, я — первая…»

На этом наша едва начавшаяся переписка прервалась. Но знакомство, хотя и заочное, состоялось, можно считать. И поэтому я уже не только как посторонний читатель, а в некоторой степени знакомый с Инной, задержался глазами на следующем сообщении в газете и на всякий случай тоже вырезал его:

«Экипаж турбинного вертолета «МИ-8» в составе Инны Копец, командира, Людмилы Исаевой, второго пилота, Татьяны Руссиян, бортинженера, и Юлии Ступиной, штурмана, поднявшись с одного из московских аэродромов, пролетел по замкнутому маршруту 2084 километра со средней скоростью 235 километров в час, что является по дальности полета мировым рекордом для вертолетов, управляемых женским экипажем, а по скорости абсолютным мировым рекордом…»

На правах все того же заочного знакомства я решил поздравить Инну с рекордом. Узнав, что она еще в Москве, позвонил, как мне посоветовали, в Шереметьево, в общежитие летчиков. И вовремя это сделал — за час до ее отъезда домой.

— Спасибо… — сказала она, выслушав мое поздравление, и тут же перевела разговор на другое. — А вы ведь взбудоражили меня тогда своим запросом про Ивана Ивановича. Веду розыск. Пытаюсь нащупать какие-то родственные связи с ним. Пока безрезультатно, но надежды не теряю. Появилась тут одна ниточка… У моего деда Емельяна был брат Иван, судьба которого и его семьи нам неизвестна. Не было ли у него сына Ивана, ставшего летчиком? Но я установила через архивы, что у Ивана Иосифовича, отца летчика, был единственный брат и звали его не Емельяном, как моего деда, а Иосифом. И этот Иосиф Иосифович жив — в Красноярске он. Я еще не успела списаться с ним…

— А зачем же это вам? — спросил я. — Красноярец-то никакая не родня ваша, если я правильно разобрался.

— Во-первых, через него может обнаружиться какая-нибудь боковая, дальняя ветвь, все же редкая фамилия. А во-вторых, мне теперь интересно все, что касается моего однофамильца. Я уже многое узнала о нем, в Ленинке посидела, сделала выписки из старых, довоенных газет. Я ненадолго сейчас в Астрахань, через неделю снова буду здесь, перевожусь в московский отряд. Увидимся.

Увиделись — и поменялись ролями. Не я, литератор, брал у нее поначалу интервью, а она, летчица, у меня, как у человека, встречавшегося с Иваном Ивановичем. Она не знала, что Копец воевал в Испании, и переписала к себе в тетрадь письмо «капитана ***». Для меня у нее тоже была важная информация: она списалась с Красноярском, и Иосиф Иосифович сообщил, что в Москве живет Сергей Иванович Копец, родной брат Ивана, адрес дал. Так что я был не точен, написав выше, что я разыскал Сергея, нашла его Инна, с которой мы повели теперь совместный поиск. Я — вот для этого моего рассказа. Она — для того, чтобы из однофамилицы превратиться в родственницу. И просто ради возникшего в ней и все возраставшего трепетного интереса к жизни и судьбе этого человека. Искала в основном с воздуха. Шучу, конечно, но не без основания: работа у нее такая — все время в полетах, в разведке.

…Разведывала, искала с вертолета подземную и, значит, пресную воду в калмыцких степях. Чтобы бурить колодцы для скота. Но как же это с воздуха — воду, если она под землей? А есть приметы, по которым сверху определяют, где эта святая водичка притаилась. Летит Инна над степью, рядом геолог. Глядят-выглядывают бугры в траве. И сверяются с картой: нанесен на нее бугор или это новообразование. В старых, закрепившихся песчаных буграх — вода соленая. Живительная пресная только в свежих переносных песках. Засекают их, рисуют на карте — и буровикам ее, поиск почти безошибочный… Весной над степью — прелесть! Вся она живет, колышется, движется. Новорожденная травушка-ковыль, нежно-нежно-зеленая акварель. И тюльпаны кругом, семейства тюльпанов — по цвету, желтые отдельно, красные. Такой соблазн: сели, нарвали в две охапки, взлетели, это ж вертолет, везде сядет, отовсюду взлетит. Еще тюльпаны, красивее прежних, опять соблазн, сели, набрали. К вечеру полная кабина цветов, всем на базе по огромному букету.

Нефть искали в Закаспии. Вот тут уж ни бугорка, ни соленого, ни пресного, выжженная, прокаленная добела плоскость. И зацепиться не за что, никаких ориентиров для постороннего глаза. Для постороннего, неопытного. А глазу наметанному, вернее, налетанному кое-что видно. Видны едва различимые, слившиеся по колеру с песком, высохшие соляные озера, со́ри, как зовут их в этих местах. Летишь от одного к другому, всматриваешься, как они выглядят. У каждого своя конфигурация, свой рисунок, двух схожих нет. Вон петух с высоким гребнем. Вон изящный женский башмачок. А это что? Гордо вздернутая голова антилопы. А дальше ишачок в полный рост на тонких ножках, и далее копытца видны. И прямо на безобидного того ишачка устремилось длинное копье, которое метнул кто-то невидимый… Вот так разрисовало пустыню воображение летчицы, и она летит над ней, как над картой с условными значками. А если уже и буровые вышки расставлены — это просто маячки для пилота. Пускай одинаковые, на один ранжир, но возле всякой найдется своя примета: то бочка с водой, то моток каната, то доски в штабеле. Да и люди около вышек: мотористы, осмотрщики. Не дадут сбиться с пути, подскажут снизу дорогу. А ложится нефтепровод или газовая магистраль — это уж прямая дорога, это верная трасса и для того, кто в небе.

Летела как-то по трассе газопровода в декабре, под самый Новый год. Инженер-приемщик на борту. Садилась, ждала, пока он осмотрит участок, взлетала, садилась, ждала. Погода из дрянных дрянная, ветер-поземка все усиливался, мешал и взлетать и садиться… Облет участков шел к концу, оставался последний, самый дальний, и — на базу. В воздухе еще ощутила, что с мотором неладно. Сесть села, а взлететь не смогла, трансмиссия не включалась. Поломка такая, что мотористу одному не справиться. Ремонт долгий, надо на стационар, на базу, где слесари, где токарный станок. А сейчас бы куда-нибудь под укрытие: пурга метет. Метет пурга! Заносит машину. А где укроешься в степи? Километрах в пятидесяти, не ближе, должна быть железнодорожная ветка, полустанок. Как дотащить туда вертолет? А пуржит все сильнее, все яростнее. Рации нет. Так и сидеть в кабине, дожидаясь, что кто-нибудь случайно явится на помощь? Дождешься в такую погоду… И вдруг из пурги, из вьюжной тьмы, вынырнула ослепляющие фары, грузовик вынырнул. Бесшумно, неслышно совсем, словно на парашюте спустили его с неба. Шофер вылез, в огромной мохнатой ушанке, лица не видно — молодой ли, старый? — и голоса не слыхать, молча обошел вертолет, молча сел обратно в кабину и укатил… Инна знает некоторые неженские слова, ну не самые, понятно, а все-таки… Ругнула шепотком того шоферюгу, дала ему соответствующую характеристику. И зря, поторопилась. Действительность опровергла ее поспешные выводы.