Михаил Никольский - Кровью своего сердца

Ничего я толком не понял из слов матери, но утешил и пообещал узнать у друзей, которые были в партизанском отряде. Однако дни шли, а мне ничего не удавалось узнать. И отец все не появлялся. В марте того же сорок второго по совету друзей я вступил в отряд Розова. Я еще не понимал, почему и от кого отец скрывается и что ему угрожает. Идти сам к командиру или комиссару с вопросом о судьбе отца я поскромничал, ожидая удобного случая.

В то время я уже принимал участие в выполнении боевых заданий. Мне приходилось бывать и в деревне Заельное и в других местах, где работал отец и многие хорошо его знали.

Тем временем в Минске немцы создали полицейский гарнизон. Кто-то из бывших раскулаченных и высланных вернулся в деревню Заельное и поступил в Яменскую полицию. Как мне стало известно, отец в это время был уже в Любани. Там знакомые помогли ему устроиться на работу продавцом в ларек бывшего райпотребсоюза почти в центре вражеского гарнизона. Когда Яменский полицейский узнал от местных жителей, что я партизан, а в Любани встретил моего отца, он тут же сообщил об этом в гестапо 102.

В тот же день, это было в начале мая 1942 года, гестаповцы арестовали отца. В тюрьме его долго допрашивали, избивали, пытаясь узнать, кто и из какого отряда подослал его в Любань. Зная, что сын — партизан, они были уверены, что и отец — партизанский связной.

Пятого мая сорок второго года моего отца вместе с двумя женщинами, которые тоже были страшно избиты и окровавлены, вывезли на подводе за город и расстреляли, сбросив трупы в выкопанный ров на окраине леса около деревни Костюки.

Весть об этом быстро разнеслась по району. Узнали и мы с мамой. Горю нашему, казалось, не было границ.

Только после освобождения Слуцка мне стало понятно поведение отца в то время. Командир партизанской бригады им. Чкалова Розов Николай Николаевич, будучи председателем Слуцкого райисполкома, однажды по моей просьбе подписывал справку о том, что в годы оккупации фашисты зверски расстреляли, замучили и сожгли моих отца, мать и родную сестру, разграбили и уничтожили все имущество семьи, неожиданно для меня заметил: «А я так надеялся на твоего отца. Ведь это по моему заданию он был послан во вражеский гарнизон, а чтобы никто не знал об этом, пришлось ему удрать якобы от партизан». Тогда мне стало понятно, почему отец не сказал ничего ни жене, ни сыну. А в поселке Сосны все так и думали, что отец избежал расстрела партизанами. Расчет Розова был верным. Отец беспартийный, человек старой закалки, судим до войны, значит, недоволен Советской властью. А сын-партизан, регулярно встречаясь с отцом, будет доставлять сведения о намерениях фашистов и полицаев. Не надо будет ни пароля, ни тайных явок — встречи родственников не вызовут подозрений, и сомнений в надежности человека тоже нет: отец сына не выдаст.

В партизанском отряде мне довелось быть рядовым. Потом, после окончания кратковременных курсов, подрывником-разведчиком 103. Пригодился опыт фронтовых будней, когда воевал в саперном батальоне в первые месяцы войны. Помню, как в деревне Живунь (там тогда стоял наш отряд) создавались добровольные комсомольско-молодежные диверсионные группы. Преподавал подрывное дело специалист из Минского штаба партизанского движения по фамилии Шимченок 104. Он учил нас ставить заряды тола с капсюлями-взрывателями, пользоваться предохранителями при постановке мин под железнодорожными шпалами и рельсами, на шоссейных дорогах для подрыва автомашин. На огороде одного из сельчан был установлен трехметровый участок железнодорожного полотна в натуральную величину. Шимченок учил нас ставить нажимные, натяжные (которые взрываются при контакте со шнуром) и особенно опасные мины, капсюли которых взрывались от контакта с батарейкой карманного фонаря. Такие мины очень трудно разминировать.

Особую сложность представляла установка предохранителя. Он крепился при помощи шпагата таким образом, чтобы между рельсом и взрывателем можно было поместить ампулу с кислотой. Это было необходимо, потому что немцы для безопасности движения эшелонов с военными грузами с самого утра отправляли по железной дороге со станции паровоз с несколькими вагонами балласта. Когда паровоз проходил над миной, ампула лопалась, кислота разъедала льняной шпагат, но он не утрачивал свою удерживающую силу еще несколько часов. Благодаря этому мина не взрывалась. Но когда кислота окончательно разрушала шпагат, предохранитель переставал действовать, и следующий эшелон обязательно шел под откос.

После учебы в разное время с группами партизан мне трижды приходилось устанавливать мины по железной дороге Слуцк-Осиповичи, на участках между Повстынью и Уречьем, между Уречьем и Оточкой, между Верхутином и разъездом Пасека. Эшелоны с военной техникой и живой силой противника были пущены под откос. В этих операциях принимали участие мои друзья Костя Фурсов, Степан Вдовин, Хусаин Вахитов и другие.

Боевая операция, 1943 год

На гравийных и песчаных дорогах между Уречьем и Кучином, между Любанью и деревней Таль, между Талью и станцией Уречье, между Слуцком и Уречьем и в других местах на минах, которые я лично устанавливал, было подорвано 16 грузовых и легковых автомашин врага.

Однажды летом сорок третьего года я поставил мину на дороге между Уречьем и деревней Рыбак, километра за два от нее. Потому что если мина взрывалась близко от деревни, то фашисты расстреливали местных жителей и сжигали их дома. Мину мы ставили ночью. По дороге, где оставались следы от протектора колес машины, я разостлал плащ-палатку, на нее выгребалась земля из ямки под ящик с толом-миной. Ящик опустили в ямку, установили капсюль с предохранителем. Ящик сверху накрывался крышкой с таким расчетом, чтобы с дороги не был заметен боек-взрыватель капсюля мины. Закрытый ящик мы аккуратно засыпали песком с плащ-палатки. Чтобы это место не так бросалось в глаза, песок брызгали водой и куском покрышки с протектором делали отпечаток, как будто недавно прошла машина. Остальной песок с палатки уносили в сторону, чтобы не осталось никаких следов.

Мы остались в засаде напротив поставленной мины. Примерно в 10 часов утра со стороны Уречья послышался шум мотора. Через несколько минут показалась огромная крытая машина. Как только левое переднее колесо наехало на мину, раздался взрыв. Мотор отбросило метров на пять вперед по дороге. Колесо отлетело в сторону засады метров на 10, кузов опрокинулся в кювет, но машина не загорелась. Из нее начали выскакивать немцы. Завязалась перестрелка. Из разбитого кузова выбирались арестованные фашистами советские военнопленные и убегали в лес. Несколько человек из них позже встретились с партизанами из нашей группы и присоединились к отряду. Они рассказали, что гестапо арестовало их всех в Любанском районе, держало в тюрьме, пока шли допросы, а потом в той самой машине, что мы взорвали, отправили в Старые Дороги для погрузки в вагоны и отправки на каторжные работы в Германию.