Михаил Никольский - Кровью своего сердца

Хозяин пообещал сохранить тайну и выполнил свое слово. По нашей просьбе он принес крынку кислого молока и полбуханки хлеба, замкнул двери гумна на замок, чтобы никто из домашних случайно на нас не наткнулся. Пока хозяин управлялся со свиньей, мы наблюдали за окрестностями. Увидели, что по тропинке рядом с гумном из деревни вышел к дзоту один немец, Вахитов, предположив, что скоро уйдут и оставшиеся два немца, предложил начать действовать. Мы были заперты снаружи, поэтому нам оставался только второй выход, двери которого были забиты досочками. Прикладом карабина 116выбили доски и через дырку пролезли в огород. Согнувшись, перебежали к кустам малины и напоролись на колючую проволоку. Перелезли через нее, перешли тропинку по сенокосу и выскочили в переулок. Видим: навстречу идет еще один немец — невысокий, пожилой, коренастый. В руках у него три фляги молока и столько же с сырыми яйцами. На ремне висел кинжал, а за поясом — граната с деревянной ручкой. Не ожидая опасности, немец спокойно шел нам навстречу. Когда мы поравнялись, Вахитов ударил его прикладом карабина по голове, по плечу, выхватил кинжал и гранату, и на правах старшего скомандовал мне: «Веди его в то гумно, где мы сидели».

Когда я с фрицем вернулся назад, оказалось, что хозяин открыл гумно и ушел куда-то. Я завел немца на гумно, связал ему сзади руки крепкой веревкой. Пока я управлялся с немцем, на дороге раздалось несколько выстрелов, а через несколько минут прибежали Вахитов и Фурсов с трофеями: пистолетом, гранатой, флягами с молоком и яйцами, да еще с сапогами, снятыми с убитого немца, и с его формой. По росту она как раз подошла Вахитову, позже он не раз ее использовал.

Солнце клонилось к закату. Мы направились по улице в конец деревни, чтобы по той же кладке, что и ночью, перейти речку и по торфянику возвратиться в Козловичи с «языком» 117. Когда прошли половину пути, я увидел, что нам навстречу идет еще один немец. Показываю его Вахитову, тот тоже увидел. Немец шел медленно, что-то насвистывая и ничего не подозревая. Тогда я по приказу Вахитова, не целясь, выстрелил в него. Он упал и закричал, Фурсов добил его вторым выстрелом. Пока мы снимали с него ремень с кинжалом и подсумки с патронами, забирали фляги, я не заметил, как с моей головы упала на землю новая офицерская фуражка. Оставив труп на дороге, мы с пленным добежали до кладки, перешли реку, только немец поскользнулся, и его пришлось вытаскивать из воды мокрого. Сохраняя бдительность, укрываясь в кустах, мы сумели незаметно выйти по болоту к Козловичам, а к полуночи были во дворе Сергея Живоглода. Он тут же запряг лошадь в повозку, посадил на нее пленного немца и Фурсова для охраны. А мы с Вахитовым на трофейных велосипедах, приготовленных здесь на всякий случай, поспешили в деревню Паничи.

Через несколько суток пути мы прибыли в отряд и доложили в штабе о выполнении задания, привели «языка». Поскольку немец оказался вполне безобидным — кондуктором трамвая из Вены, он ничем не вызывал нашей вражды, мы упросили командование оставить его в отряде для работы на кухне. Пусть носит воду, заготавливает дрова, чистит картошку. Он очень хорошо справлялся со своими обязанностями и не высказывал недовольства, похоже, это устраивало его гораздо больше, чем участие в боевых действиях.

Попутно расскажу о необычайной судьбе этого немца. Звали его Андреас, но мы называли его просто Андреем. Однажды во время блокады его поймали партизаны другого отряда и уже хотели пустить пулю, когда я случайно с ними встретился. Немец вырвался из рук партизан и бросился ко мне. Я объяснил, что это «наш» немец, он у нас в отряде. Второй раз его поймали немцы во время блокады весной сорок четвертого и вместе с чехом Юрием, который тоже был у нас в отряде, отвезли на машине в Старые Дороги. Из тюрьмы их освободила Советская Армия. После освобождения Андрею выдали справку, что он был в отряде Громова бригады им. Чкалова 118. Его назначили каким-то начальником в лагерь военнопленных недалеко от Бобруйска, а после освобождения Австрии он уехал в Вену.

С Андреем в отряде произошел еще один необычный случай. Когда недалеко от нашего отряда упал на болото и не взорвался фашистский бомбардировщик, были пойманы и доставлены в штаб бригады 4 летчика: два немца и два австрийца. Кто-то сообщил об этом Андрею. Он нашел меня и спросил, можно ли ему повидать пленных летчиков. Я повел его на поляну, где в окружении партизан стояли пленные в летных комбинезонах. Немец был низкого роста, я попросил ребят пропустить его вперед. Вдруг наш немец бросается к одному из летчиков, они обнимаются, целуются, расспрашивают друг друга, кто как сюда попал. Андрей, показывая на меня, Фурсова и Вахитова, поведал, что мы взяли его в плен и оставили на кухне с разрешения командования. Летчик рассказал ему, как оказался здесь. Андрей вернулся к нам и сообщил, что два австрийских летчика «есть гут комарад», а два немца — фашисты. На вопрос, почему «гут комарад» оказались с ними вместе, он ответил, что австрийцы были мобилизованы насильно и в первом же неудачном бою были обречены на смерь, так как находились в самолете без парашютов. Спрашиваю, что за летчик, с которым он обнимался, он отвечает, что это его будущий зять: до войны этот летчик ухаживал за его дочкой и ездил в летное училище на трамвае, кондуктором которого работал Андрей. Я удивился: бывает же такое?! В густом еловом лесу на партизанской поляне встретились земляки из далекой Вены.

После той операции с провокатором Колядой я больше не ходил на задания с Вахитовым. Летом сорок третьего года он погиб недалеко от Слуцка в неравном бою с фашистами.

В конце ноября сорок второго года большая группа партизан из разных отрядов по приказу Минского штаба партизанского соединения вышла на разгром крупного немецко-полицейского гарнизона в деревне Ломовичи Октябрьского района. Партизаны несколько раз пытались разгромить это «осиное гнездо», но неудачно. Партизаны несли потери убитыми и ранеными. В гарнизоне было свыше четырехсот полицейских и несколько десятков немцев в качестве шефов. Руководил предателями бывший капитан Красной Армии из инженерно-технических частей. Гарнизон был связан целой цепочкой своеобразных дзотов, соединенных между собой траншеями, покрытыми сверху бревнами. На окраине деревни на перекрестке стоял главный дзот с железной печкой, трехъярусными нарами и амбразурами для стрельбы из автоматов и пулеметов во всех направлениях. Как огневые точки были использованы обычные погреба жителей для хранения картофеля и овощей. В каждом погребе было по три амбразуры.

Еще в темноте партизан нашего отряда выстроили в цепь. Все в белых маскировочных халатах, мы медленно приближались к деревне. Когда разведчики неслышно убрали часовых на окраине деревни, в небо взвилась ракета — сигнал к общему наступлению. Послышались автоматные и пулеметные очереди, одиночные выстрелы. Я подбежал к деревне и залег на погребе, выискивая цель. В темноте было трудно разобрать, где враг, а где свои. Пробежал к сараю. Осмотрелся. Выбежал через двор на улицу. Здесь пули свистели гораздо чаще в обоих направлениях. Наших я потерял в потемках. Снова вернулся к сараю. В ту же минуту начался обстрел дзотов из партизанской пушки. Один из снарядов перелетел цель и взорвался на крыше сарая, у которого я стоял. Я еле успел уклониться от удара бревном. Начало рассветать, отчетливее стали заметны люди. На погребе, где я лежал раньше, я увидел партизана в полушубке, валенках, шапке-ушанке и с автоматом. Я закричал ему, чтобы он шел ко мне, но он, видимо, не расслышал в гуле идущего боя. А когда совсем рассвело, из амбразуры того погреба раздались автоматные очереди. Партизан на погребе растерялся. Он скатился с другой стороны погреба, закрыв своим телом одну из амбразур. Раздалось несколько винтовочных выстрелов, наш партизан был тяжело ранен и закричал, чтобы ему оказали помощь. Вместе с другими партизанами, оказавшимися поблизости, мы прикрыли амбразуры снопами соломы, а в двери бросили гранату, предварительно оттащив раненого в безопасное место.