Наталья Шмелькова - Последние дни Венедикта Ерофеева

Веничка обещает при выходе из больницы вплотную заняться «Фанни Каплан».

____________

2–3 июля

Веня на Флотской! Галя купила шампанское, и мы втроем отметили его возвращение. Он предложил Гале выпить и за меня. «За самоотверженность!» – подняв бокал, провозгласил он. Галя со мною чокнулась, хотя, конечно, не очень ей этот тост пришелся по душе.

Веничка почти весь вечер заводил пластинки, и особенно Свиридова, которого он очень любил, – зарисовки к пушкинской «Метели».

План поездки в Кимры, составленный В. Ерофеевым

Галя ко мне терпима и даже внимательна, и Веничка этому очень рад. Назвал ее «Витязем», вспомнив, как она, точно танк, ходила в военкомат, в котором он многие годы не состоял на учете. Ему грозил срок и, по его словам, вместо 10 лет заключения он отделался десятью рублями штрафа.

Собираюсь уходить. Веничка недоволен. Отпустил в мой адрес какую-то колкость. «Ну что, – говорю, – сказал гадость и на душе сразу легче стало?» Смеется…

____________

6 июля

Роман Чепига приглашает Ерофеева и меня на международный аукцион картин «Сотбис». Идти? Веничка отказался из-за плохого самочувствия. У него депрессия. Со мною резок. Сказал, что никуда не хочет ехать, ни на Волгу, ни на Кольский.

Рассказала, что меня вызывают на Петровку, 38 за то самое письмо, которое мы с ним подписали в защиту поэта-переводчика Анатолия Гланца. Никакой реакции.

____________

16 июля

Привезла для подарка врачу Огольцовой прекрасно изданный каталог «Сотбис». Отреагировал сухо. Состояние тяжелое. Галя считает, что это «всё»… Что так же было у ее умершего от рака брата.

Звонили с Таганки. Хотят большой группой артистов во главе с Николаем Губенко приехать к Ерофееву по поводу постановки «Петушков». Губенко вроде собирается заранее запросить у Ерофеева все его произведения для постановки в театре. «Вальпургиеву ночь» очень хочет поставить у себя в театре и Ефремов.

Уехала в 10 вечера. Веничка при прощании: «А я, наверное, вел себя все это время лучше». Сказал, что не любит всю мою компанию – Михайлова и др. А за что? – говорить отказался.

____________

17 июля

Веничка сообщил мне, что два раза звонила из Нью-Йорка Лиля. Ему собираются прислать на английском языке официальный вызов в США. Лиля, по его словам, с некоторым смущением в голосе сказала, что в Америке он не так популярен, поскольку плохо переводится на английский. Рассказала, что отправила две его фотографии Петру Вайлю и Саше Генису. Что они были очень благодарны ей за это. Сказали, что завидуют ее знакомству с Ерофеевым. Что он опередил всех лучших писателей на 10–15 лет. Что они восхищаются его значительным, прекрасным лицом, его голубыми, как у витязя, глазами.

Оказывается, Веничка уже разговаривал с Тамарой Васильевной по поводу нашей с ним поездки на Кольский. Сказал, что она не против моего приезда, хотя считает, что это не совсем будет этично по отношению к Гале. Веничка расхвалил свою первую жену Валентину Зимакову, которая после развода не потребовала с него алименты: «Я сама достаточно зарабатываю», – гордо заявила она. Женился он на ней, по его словам, чтобы у месячного младенца были уже и отчество, и фамилия. Сообщил мне, что у нее остались некоторые его записи, в том числе о том, как его изгнали из Владимирского пединститута и вообще из города.

К вечеру – неожиданный приезд Алексея Зайцева с Жанной. Галя очень охотно просит Лешу именно со мной сходить за вином, чтобы дать Жанне лишнюю возможность наедине побыть с Ерофеевым. Собираемся. Веничка в ярости. Даже как-то меня обозвал. Правда, очень быстро и нежно с ним помирилась. Подарил мне новую телефонную книжку и подписал ее: «Наталье Шмельковой за то, что она 17 июля 88 г. была умницею целый день. В дар от Ерофеева Венед. 17/VII. 88 г.».

____________

18 (?) июля

Узнаю, что в Москве собирается книга о шестидесятых – светлом десятилетии, когда честные, одаренные художники творили безконъюнктурно, хотя и без надежды на прижизненное признание. Конечно, очень желателен для этой книги был текст Ерофеева, и я обратилась к нему с просьбой: «Ну хоть несколько страничек из биографии, ну, например, о поступлении во Владимирский педагогический институт…» Ерофеев, обложенный номерами «Огонька», за которым он пристально следил, отказывается: «Писать не буду. Меня предупредили – ни с кем не связываться. Издатель должен быть с безукоризненным вкусом» и т. д. Аргументируя, что он не только читатель, но и писатель, продолжаю упрашивать: «Представь себе, что твой любимый Шостакович вместо того чтобы сочинять музыку, каждый день сидит в консерватории, слушая чью-то чужую». Ерофеев смеется: «Да-да, например Дунаевского, и при этом отбивает такт ногой». В результате – «сделка»: за страницу рукописного текста – бутылка шампанского. И сегодня же! Уже 10 вечера. Магазины закрыты. Галя не верит, что так поздно достану.

Автограф текста В. Ерофеева о поступлении во Владимирский пединститут

Звоню на Лаврушинский Луговской: «Выручайте!» Приезжаю, извинившись за поздний звонок и нахальное вторжение. «И правильно делаешь», – говорит она. Передает с шампанским и чудесной розой Ерофееву записку: «Дорогой Веничка! Время ждет Вашего слова. Нету Свифта, но Ерофеев существует, и его долг писать. Посылаю мой бутылочный привет, как поощрение. Обнимаю. Майя Луговская». Возвращаюсь на Флотскую – текст готов.

«Из 60-х беру наобум только один: с июля 61-го по июнь 62-го, и предельно документально. Если хоть одна душа усомнится в подлинности – это ее дело.

Июль 61-го. Город Владимир. Приемные испытания во Владимирский педагогический институт имени Лебедева-Полянского. Подхожу к столу и вытягиваю билет: 1. Синтаксические конструкции в прямой речи и связанная с ней пунктуация. 2. Критика 1860-х гг. о романе Н.Г. Чернышевского “Что делать?”.

Трое за экзаменационным столом смотрят на меня с повышенным аппетитом. Декан филологического факультета Раиса Лазаревна с хроническою улыбкою:

– Вам, судя по вашему сочинению о Маяковском, которое все мы расценили по самому высшему баллу, – вам, наверное, и не надо готовиться к ответу. Присаживайтесь.

Само собой, ни о каких синтаксических конструкциях речь не идет.

– Кем вы сейчас работаете? Тяжело ли вам?

– Не слишком, – говорю, – хоть работа из самых беспрестижных и препаскуднейших: грузчик на главном цементном складе.