Игорь Мартьянов - Слово солдата

Общими усилиями мы, оставшиеся на батарее бойцы — Быков, Иванцов, Пелевин и я, — вытащили пулемет «М-4» и поставили его у входа в вольтопонизительную станцию. Приготовили несколько брезентовых лент, набитых патронами. Подпустив вражеских солдат, которые опять, уже с танком, двинулись на нас, поближе, Пелевин начинает остервенелую стрельбу и прекращает ее, когда фашистский танк подходит вплотную. Взметнулось пламя, хряснула болванка, стволы искореженного пулемета задрались к небу. Дорого продал свою жизнь еще один мой боевой товарищ, командир зенитной точки Пелевин!..

Экономя последние патроны, я удобней устраиваюсь на ящике у окна и прицельно стреляю. Наступает еще одна темная и беспокойная ночь.

В разных местах вспыхивают и быстро затихают бешеные огневые схватки. Это наши бойцы, не успевшие вовремя отойти, всеми правдами и неправдами, надеясь на последний шанс, пробиваются в Севастополь.

Прорываются единицы, остальные, натыкаясь на сплошное огненное сито у подходов к городу, кое-как, поодиночке возвращаются обратно. Вот тут-то и пытаются выслужиться перед фашистами крымские татары. Пользуясь знанием русского языка, они подзывают бойцов, а потом пытаются связать их, пленить. Ведь за это получат от гитлеровцев награду и благосклонность!

Немцы, натыкаясь на минные поля, продвигаются медленно. И оставленная красноармейцами территория некоторое время остается ничейной. Велико искушение махнуть до бухты, но воинский долг не велит. А командование молчит, ожидая приказа сверху.

Большинство воинов так и остались до конца на своих боевых местах — сражались, гибли и попадали в плен.

Уже и после войны долго беспокоил меня вопрос: почему не приказали нам отходить? Довольно сомнительный ответ получил из книги, написанной генералом П. А. Моргуновым «Героический Севастополь». Во всяком случае, мне так и непонятно, действительно ли был перерублен врагом кабель, а потому и не поступил приказ о переправе войск на южный берег Северной Бухты. Но возможно ли, чтобы забыли про столь важную огневую позицию? Ведь не раз нашу батарею именовали «парадным входом в Севастополь с северной стороны». Видно, просто упустили благоприятный момент, а оставить самостоятельно этот крупный военный объект наш комбат не решился, за что и поплатился жизнью.

Боезапаса для орудий не было совсем. Так же, как и воды. Запас продовольствия ничтожно мал. Но через бухту перемахнули бы как-нибудь своим ходом, без катеров. Однако, повторюсь, момент был упущен, и мы оказались отрезанными от Севастополя.

Каждый час примыкали к нам новые бойцы, собралось уже более пятисот человек. В течение только одной ночи в наше маленькое помещение набилось около сорока бойцов. Радист пытался открытым текстом поговорить с Севастополем, но результатов это не дало никаких. Фашисты перли уже по всем направлениям. Что только не передумали за эту короткую ночь! Какие только фантазии не приходили в наши разгоряченные головы! Стать бы колдуном, оборотнем, превратиться в камень… нет, в крота, прокопать землю до моря, а там оборотиться человеком-амфибией. А лучше всего оказаться вновь могучим богатырем за своим орудийным штурвалом.

Мечты, мечты…

Так сидели мы в своем убежище, не зная, что предпринять. Некоторые не выдерживали, выскакивали наружу и тут же попадали под пулеметный ливень. Для них это был акт отчаяния, близкий к самоубийству.

Но что докажешь своей нелепой гибелью? И как найти выход?

Мысли путались. Погас электрический свет. Прекратилась подача воздуха. Остановились дизели и турбины — перестало биться сердце нашей батареи. Вконец измученные многодневными боями, жаждой, духотой, получившие ранения и контузии, в эту кошмарную ночь мы находились в полубредовом состоянии. Беспощадное утро ясно показало, что кругом — враги, выход наш находится под прицелом нескольких пулеметов.

Мы остались за огненной чертой, по ту сторону фронта. В темноте уничтожаем документы, выводим из строя военное имущество. Цепочкой выходим в неизвестность, к 1-й башне. Там на треногах установлены чужие пулеметы, из-за них выглядывают фашисты, опасаясь нас даже таких: ободранных, измученных, безоружных.

Мысленно прощаемся с батареей. Башня расползлась, осела, потеряла свой грозный вид. На наших глазах вражеские саперы льют под нее из бочек бензин, а потом подрывают. Взрыв, дым, руины…

Среди нас много тяжелораненых. Контузии, легкие ранения не в счет. Трудно найти бойца, не оглушенного взрывом, не задетого осколком. Раненного в ногу Сименихина, не способного даже пошевелиться, вчетвером несем на плащ-палатке. Неожиданно подходит вражеский офицер и говорит по-русски:

— Молодцы! Хорошо воевали!

Что ж, мерси, как говорится, за высокую оценку нашего воинского труда. Вы ощутили его в полную меру.

Медленно тянемся в тыл. На дороге в немыслимых позах лежат убитые. Фашисты и наши, вперемешку. Смерть примирила врагов. Невыносимый трупный запах. Подбегают к нам гитлеровцы, толкают в грудь, в спины автоматами, грозят кулаками, показывают на сложенные в ряд, накрытые брезентом и чуть присыпанные землей трупы своих солдат. Не нравится, значит? Так за каким чертом принесло вас сюда? Мы-то вас не звали!

Бормочем ругательства, а то и повышаем голос. Но напуганные сумасшедшей отвагой чернофлотцев, гитлеровцы даже таких вот нас, плененных, опасаются. Вокруг, на сколько видит глаз, кладбище. Выстроенные в линейку могильные холмики венчают березовые кресты с нацепленными на них касками. На душе становится веселее: не зря погибли наши ребята.

А навстречу сплошным потоком, на машинах и лошадях, колоннами и небольшими группами, движутся вражьи войска на Севастополь, затянутый сплошной тучей дыма и пыли. Там развернулась жесточайшая битва. Разбившись на небольшие кучки, мы идем почти без конвоя. Эх, дойти бы до чащобы и скрыться!.. Но так продолжается недолго, и вскоре нас подгоняют к большой группе пленных. С трудом узнаем своих, батарейцев, — так сильно они изменились. Узнаем ужасные подробности о последних минутах наших друзей. У одного из артиллеристов оторвало нижнюю челюсть и язык повис без опоры. Другие, подброшенные взрывом, навечно впечатаны в бетонную стену. Раненых фашисты облили бензином…

Узнаем еще об одной страшной и героической трагедии. Наш старшина Дмитриев задраился в погребах 2-й башни, где оставались несколько пеналов пороха и «адские машины», и взорвал себя, ткнув зажженную спичку в сердцевину взрывателя…

Долго бредем, как усталое, отощавшее стадо, и наконец — остановка. Посреди голого, без единой травинки пыльного поля восседают за столом писаря с бумагами. Начинается заполнение анкет. Фамилию и имя называю — это не военная тайна. А вот звание, воинская часть и должность — другое дело. Говорю: санитар из 25-й дивизии. Записывающий удивленно проводит пальцем по списку сверху вниз.