Игорь Мартьянов - Слово солдата

— Выходит, все вы санитары? Кто же стрелял из орудий?

Людей сортируют по национальностям. У каждого свой загон. Стараются исподволь выведать нужные им данные, особо интересуются людьми из 30-й батареи. Допытываются, где комбат Александер. Мое вранье насчет санитара отметают. Почему-то уверены, что я — артиллерист как раз из той самой 30-й.

К вечеру получаем первый обед — вонючий суп из мякины, черное, как деготь, и горькое, как плен, кофе. Ни у кого из нас, матросов, чудом оставшихся в живых, нет ни котелка, ни фляжки, ни ложки. Едим, как придется. Ночь встречаем вповалку, в жаркой пыли, накрывшись небом…

Новый день приносит новую канитель. Переклички, пересчеты, и снова идем пешком — до Бахчисарая, смешав все национальности. Отнюдь не цветами встречает нас местное татарское население.

— Повесить, повесить их! — кричат, показывая на нас и грозя кулаками.

Жара неимоверная. Печет, очень печет знойное солнце Крыма. В Бахчисарае кое-как затолкали нас в товарные вагоны. Высадили в Симферополе и через широкие ворота загнали в узкий мир, ограниченный колючей проволокой. Тут снова начались поиски комиссаров и командиров. Прицепились и ко мне:

— Ты из тридцатой! Где комбат Александер?

Кто-то из допрашивавших знал комбата в лицо, тщательно прочесывалась каждая партия пленных. Но Александера среди них не было.

Время летело, как в страшном сне, когда задыхаешься от боли и собственного бессилия. Допросы, угрозы, побои. Попытки бежать, истязания, расстрелы. То и дело бросались мы на фашистов… с кулаками — не осознали еще до конца свое новое положение. И опять нас гнали и везли куда-то.

В пути вспоминали с ребятами своего чудесного комбата Георгия Александровича Александера. Будучи под его началом, мы «делали с него жизнь».

После войны, встретившись с вдовой командира батареи Александрой Алексеевной, не уставали слушать про то, каким он был в семье, вообще в мирной жизни. Об артиллерии Георгий Александрович мечтал с детства. И если существует призвание врача или летчика, то должно существовать и призвание истинного артиллериста. Любовь к своему делу поглощала Александера целиком, дома в любую свободную минуту занимался он математическими расчетами, работал над усовершенствованием системы артиллерийской стрельбы, писал книгу о крупнокалиберной артиллерии.

Но мы знали его не только таким. Командир любил спорт, сам участвовал в товарищеских встречах по футболу, был заядлым шахматистом. Сам завзятый книгочей, специально интересовался в библиотеке, что читают его моряки. Был очень музыкальным, праздник для нас не праздник, если не заводил комбат свою любимую:

Никогда не встречал я человека столь обаятельного, благородного, умеющего с такой необыкновенной заразительностью смеяться. В трудные дни осени сорок первого за сотни километров от осажденного Севастополя, в Москве, во время воздушной тревоги, в глубинах станции метро «Курская» родился у Александера сын Николай. Но не суждено было увидеться отцу и сыну…

От Херсона до Николаева гнали нас пешими. Картина встречи пленных была здесь совершенно иной. Прослышав о матросах из Севастополя, стекались к дороге старые и молодые женщины из ближних и дальних сел, с палочками, с котомками за спиной, чтобы хоть мельком увидеть своих людей. Не скрывая слез, спрашивали, не встречали ли, не видели ли в последние дни их близких в блокированном городе. Бросали нам хлеб, картошку, недозрелые яблоки.

Мы же идем молча, опустив глаза, — не хотим, чтобы милые наши женщины подвергали себя опасности из-за нас. Конвоиры отгоняют их в сторону, травят овчарками. Указывая в нашу сторону, пугают женщин:

— Матросен! Севастополь! Бандитен!

Стрельба, визг, лай, крики, проклятья…

Бредем через населенные пункты, во всей красе видим плоды «нового порядка». Памятники взорваны, школы, больницы, жилые дома сожжены. Скот угнан или уничтожен.

Навстречу нам по дорогам Украины прет злая фашистская сила. Танки, бронетранспортеры, мотоциклы. Тягачи волокут орудия всех калибров — некоторые какой-то загадочной конфигурации. Минометы, пулеметы… Все на славу отлито, отковано, выточено на заводах многих стран Европы. Идет разноязыкая разнузданная орда. Немцы, австрийцы, итальянцы, испанцы. С довольными физиономиями, развевающимися по ветру чубами, засученными рукавами. Поднимаясь в кузовах автомобилей, щелкают затворами фотоаппаратов.

— Иван! Топ-топ! Улю-лю!

А иванов ведут под конвоем. Кусаем губы от беспомощности. Лучше, наверное, все-таки погибнуть. Но ведь это — проще всего. Лишь мотнись в сторону, и будешь изрешечен пулями или растерзан собаками.

Нет, надо жить и бороться!

Неделя сменяет неделю, а мы — то за колючей проволокой, то в вагонах. Проехали мимо разрушенной Одессы, мимо Тирасполя и многих других городов Бессарабии.

В лагере одного из таких вот приднестровских, похожих друг на друга городков нас рассортировали. И в качестве рабской силы отправили в разные страны. На мою долю выпало заменить собой угнанных фашистами в свои армии румынских батраков. Не успел оглянуться, как оказался в местечке Путно. И снова ведут под конвоем, теперь уже по чужой, незнакомой стране, все дальше от Родины. Простые крестьяне рассматривают нас, чужестранцев, с любопытством, богачи злобно грозят палками.

В годы войны фашистская пропаганда в румынском королевстве работала на полную катушку. Чтобы посеять непримиримую вражду между славянами, говорили и писали о русских черт знает что. Ну, чуть ли мы не людоеды. Богачей же (кулачество румынское) пугали главным образом колхозами. Те серьезно видели в них свою погибель. Очень боялись, что в случае победы русских над гитлеровцами в Румынии простолюдины установят свою власть, создадут республику, наведут свои порядки. Что же касается бедных крестьян, то мне их довелось хорошо узнать за долгие месяцы плена. Зла они к нам не питали, были крайне забиты, невежественны, страшно боялись хозяев и попов. И понимали, что всем нам довелось хлебнуть лиха…

Первые мои хозяева были духовного звания. Под густой шелковицей, в саду, за длинным дощатым столом произошла наша первая беседа: кто я, откуда? Тут скрываться не к чему. Честно сказал, что матрос-артиллерист, защитник Севастополя. Они про Севастополь и героизм его защитников слышали и посмотрели на русского Ивана Федина с интересом.

У попа собралась уже целая многонациональная батрачья команда из пленных. Еду на всех готовил бывший армейский повар Серафим Простов. Татарин Ахмет был конюхом и кучером. Подкреплялись тут же, в саду, вареной мамалыгой, аккуратно разрезанной ниткой на порции.