Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

— Расскажи, чего знаешь интересного. Я долго жил на дальнем севере. Четыре года в России не был.

— А я не про Россию, про Грузию скажу, — Василий оживился и приказал жене идти укладывать детишек. — Вы вот люди, вижу, образованные. Сами объясните мне. Так вот о Грузии. Два приятеля встретились на улице, и один другого спрашивает: «Послушай, Гоги, ты отчего такой грустный? Говорят, месяц назад обувную фабрику купил». Гоги ответил: «Да! Купил! Ну? А вот теперь, только не пугайся, хочу купить обком. Панимаэшь! Много думаю». Приятель удивился: «Что, это здание на площади Руставели?» «Ай, нет! Первого секретаря купить хочу! И я его куплю!» Приятель подумал про себя, что-таки купит обком этот мерзавец и что с Гоги надо ближе дружить. Вот такое мне рассказал сам начальник всего охотхозяйства республики. Я ему говорю — это анекдот. А он: «Ты когда-нибудь на Кавказе бывал? Там теперь люди с мошной все могут купить. Даже обком». Вот вы мне и. объясните, как же это у них получается.

— Когда ты ружье не чистишь и не смазываешь, оно начинает плохо стрелять, — начал объяснять Миров. — А если ты совсем не знаешь, что его надо смазывать, через год выбросишь.

— Это ваши писательские штучки! При чем здесь Кавказ?

— Сам не хитри, Василь! Социализм в России крен дает. Скоро буржуи придут.

— Как буржуи? Мы же идем к коммунизму!

— Коммунизм — дело хорошее, да вот воровать стали много. И вверху, и внизу.

— Эх вы, образованные люди… А в коммунизм не верите. Вот возьму и напишу о вас в обком!

— Пиши, Василий, пиши. Сотни тысяч пишут. Да только никто внимания на эти письма не обращает. Все смотрят, как получше устроиться да кусок послаще хапнуть? Вот ты подумай, отчего это!

— Ночи не сплю! Вот вас и спрашиваю.

— «Полевая Россия! Довольно волочиться с сохой по полям! Нищету твою видеть больно и березам, и тополям. Я не знаю, что будет со мною… Может, в новую жизнь не гожусь. Но и все же хочу я стальною видеть бедную, нищую Русь», — Петр прочитал стихи своего любимого поэта и удивился, что сделал это вслух.

— Вы любите Есенина? — радостно спросил Василий и принялся разливать водку по рюмкам. — И я! Ох! И не глядите, что простой егерь.

— Василий у нас с хорошим техническим образованием. Но вот я думаю, зачем подался в глушь?

Петр, не чокаясь, выпил рюмку и без видимой логики спросил:

— А почему у плотины рыбы вверх брюхом плавают?

— Грусть поэта мне ясна. Он и сегодня сказал бы то же самое. А ведь написал эти стихи по возвращении из Америки. Хотел, чтобы и его любимая Россия была не хуже.

— Теперь говорят, что его убили евреи из ЧК, по заданию Сиона, — заметил Петр.

— Кирову это было бы известно! — Василий наполнил рюмку Петра. — В то время такой правильный, настоящий коммунист, как Киров, не позволил бы это сделать. Думаю, великий поэт устал, его затюкали завистники и… вот он и наложил на себя руки.

— Киров сказал о Есенине: разбился о камень черствых людских сердец. Ну, а судьба самого?

— Что вы знаете? — на громкий голос мужа из горницы на веранду вышла хозяйка. — Иди-ка, благоверный, спать!

— Так и Россию проспать недолго. Чует мое сердце, к этому дело идет. А вообще-то жена права, пошли-ка спать. Еще потолкуем, а то завтра к клеву опоздаем.

Уже когда за деревянной стеной, у печки в большой комнате послышался здоровый храп хозяина, Петр шепотом спросил бывшего коллегу:

— А все-таки объясни толком, почему ты ушел из ПГУ?

— Решил для себя еще в Мексике. Печенками почуял, что не из той я команды, вроде бы чужой. Что ни предложу — не понимают. Два года отработал, поехал в отпуск, в Москву, резидент накатал телегу. Хотел отделаться. А потом Двадцатый съезд! В Москве вроде нормально встретили, избрали заместителем председателя спортивного комитета ПГУ. Спорторгом как бы. В этом качестве я со всеми отделами общался, повидал людей.

Видел, как бездарность перла вверх, а умные, талантливые люди прятали свой талант… Противно вспоминать это на сон грядущий. Давай-ка спать!

Утром, задолго до того как солнечные лучи робко позолотили сосны, рыбаки сидели на берегу озерка. Их привез на тракторе Василий и усадил у места, «где всегда клюет». Зная о поверье, что сидя с удочками нельзя говорить — рыба слышит, понимает и потому не берет наживку, оба думали каждый о своем. Петру вспомнилось есенинское: «Россия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли…» и потом: «Куда несет нас рок событий?» Куда? Миров обижен по службе, но суть объясняет толково. Да и я не слеп! Хотя… сейчас он счастлив! Принадлежит себе! Свободен! Но ведь и Родион мыслит и говорит примерно то же… чуть мягче. Потому, что служит? Хорошо бы с ним посидеть. В конце августа прилетает в отпуск…

Улов не был обильным, но к обеду нашлось что варить и жарить. Особенно хороши были молодые окуньки. Обратно шли километра четыре проселочной дорогой. Миров прежде здесь бывал.

— Когда-то здесь, видно, была деревня. Народ в город подался, — заметил Петр, указывая на заросшие кустами фундаменты бывших строений.

— Нет, друг мой, здесь была комендатура. Пойдем, поглядим! От бараков почти следа не осталось…

Они сошли с дороги, чуть поднялись на бугор. С вершины открылось пространство, заросшее ивняком, иван-чаем.

— Прошло лет пятнадцать, а народ говорит — хороший лес не растет, одни кусты да сорные травы. Пройдем чуть дальше. Что-то покажу! В первый раз меня это потрясло.

За другим бугром Петр увидел, тоже в зарослях, волнистую почву — могильные холмики.

— Старой деревни погост, — сказал Петр.

— Погляди-ка лучше!

Ни надгробий, ни могильных памятников, кое-где лишь деревянные кресты, большая часть которых покосилась, а то и упала. Там, где дождь и солнце еще сохранили черную краску, с трудом различались имена и фамилии: русские, украинские, латышские, польские, принадлежавшие жителям Кавказа и республик Средней Азии. На одном кресте Петр разобрал: «Хосе Б. ьб. на».

— Должно быть, испанец Бальбуэна.

— Где массовые захоронения, местный народ не ведает. До деревни иной раз долетали с ветром да глухими ночами долгие выстрелы.

— Неужели был лагерь? — Петру не верилось.

— Пойдем!

Через пару сотен метров по тропе через густой лес они вышли к узкоколейке.

— Здесь за похлебку, картошку со следами тушенки и четыреста граммов черного клейкого хлеба люди валили лес. Так строили социализм.

— Куда она ведет?

— В Ветлугу. Тянется километров двадцать до небольшой речушки, впадающей в Волгу.

— Узкоколейка, видно заброшена. Она проходит по деревне-?

— Мимо. Напротив был другой лагерь. На заводике обтесывали стволы, гнали деготь и древесный спирт.

— А чего дорогу не сняли?

— Пройдет время, лес окончательно восстановится, и платформы снова застучат на стыках. Дай Бог только, чтобы рабочие и грузчики не были лагерниками.