Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

— Пойдем по шпалам?

Они бодро зашагали, и через пару минут Миров напомнил свою вчерашнюю просьбу.

— Ты лучше доскажи, как удалось уйти из ПГУ, — сказал Петр.

— Не хотелось при Василии. У него и без того душа растрепана. О твоем обожаемом Есенине! В позапрошлом году был я в Ленинграде. Шел дождь, и тут же подморозило. На Невском, у Елисеевского гастронома благообразная старушка поскользнулась и подвернула ногу. Я помог, взял такси, подвез к дому. Узнав, что я литератор, пригласила подняться к ней, сказала: «Я вам открою большую тайну! Долгие годы молчала, а вам скажу». В огромной комнате, разделенной ширмами надвое, до революции жил акцизный чиновник, ее бывший муж. Бабуся показала мне его фотографии. Он там с Менжинским и с Петерсом. Затем, понизив голос, сообщила: «В тридцать восьмом исчез, а я сидела в лагерях. А в двадцать пятом он был чекистом и директором гостиницы «Англетер». По заданию из Москвы в Ленинград приезжали два чекиста — мой муж дал им ключ от номера, где остановился Есенин. Там его удушили и потом повесили за трубу, как будто он сам покончил с собой». Имя и отчество бабуси забыл, а вот фамилия Назарова. Тогда мне было не до сенсаций.

— Однако трудно в это поверить…

— У меня осталось ощущение, что старушка не врала. Зачем? Она была вполне вменяема и денег не просила. А ты вспомни его отношение к большевикам и их возможностям. Пил он, конечно, много, да и говорил что думал. Как впоследствии и Маяковский. Таких в общий ранжир не поставишь. Выделяются. И уже поэтому социально опасны.

— Грустно тебя слушать. Но правду не утаишь, рано или поздно вылезет. И не дело интеллигенту быть слепцом. Совать, как страус, голову в песок, а задница наружу, — сказал Серко, и Миров впервые ощутил, что ледок, сковывавший сознание полковника, треснул, начал таять.

Он продолжил рассказ:

— Есенин становился потенциальным врагом большевизма. Как и Маяковский, видел, что делают «спасы» со страной и обществом. И Горький-то поддерживал Ленина только до революции, до прихода большевиков к власти. А уже в ноябре, в «Нашем Слове» писал, что Ленин и Троцкий отравились властью и зажимают свободу слова, расстреливают тех, кто им в глаза указывал на своеволие и бесчинства против народа.

— Вот и деревня, — сказал Петр. — Пришли.

— Постой. Обо мне скажу. Начальник отдела — выдвиженец тридцать восьмого, пришел с производства в пустые кабинеты Лубянки — видеть меня не мог. Я читал в его глазах: «Недобитый интеллигент!» Я задыхался в этом смраде, видел — скоро нести ответ, и мне незачем быть среди ответчиков. Последней каплей было настойчивое предложение отправиться на работу в Уругвай — секретарем консульского отдела посольства. Это когда я только-только вернулся. Ты понимаешь, как он меня подставлял! Писал на лбу «КГБ» и отправлял на провал. В Мексике я был дипломатом, вторым секретарем, тремя рангами выше. Отправить в ГУЛАГ без причины уже нельзя. Но подставить меня контрразведке можно. Понимал, скотина! Имени не называю, у него дети есть.

— Но как все-таки отпустили?

— На учебу, с обязательством возвратиться. Председателем спортколлектива ПГУ был всеми уважаемый генерал. Мы подружились, наедине выпивали. Он помог. Поговорил с генералом Сахаровским, который в ту пору руководил ПГУ.

— И сразу закрыли визу?

— Нет, я еще пять лет работал на Кубе. Закрыли визу, когда два друга стали генералами. Увидели, что не возвращаюсь, и наказали. Даже не поставили свои подписи на «бегунке». Однако я зла на них не держу. На их месте любой поступил бы точно так же.

Обе лайки егеря встретили приход друзей заливистым лаем. Их успокоила хозяйка.

Петр превосходно отдыхал, отсыпаюсь, в основном днем, он упивался рыбалкой — таких уловов припомнить не мог. Однако дни до отъезда бежали, а Петру очень хотелось еще побыть, хотя бы недельку, с Родионом.

Как-то раз Василий доставил их вместе с лодкой на тракторе с прицепом к дальнему озеру на весь день. Это был царственный, не тронутый «заботой» человека уголок. Подступы к озеру закрывали сплошной стеной осока, камыш, пушица. Кое-где к зеркалу воды тянулись ветви плакучей ивы. Кругом шумел лес. Оба рыбака уже на рассвете, через проход, специально проделанный Василием, протянули лодку, тут же бросили якорек и принялись разматывать удочки. Сразу за осоковой стеной, метров на тридцать к середине озера, лежал зеленый ковер водяных лилий и кувшинок с белыми и желтыми цветами.

Когда взошло солнце, взорам друзей представился фантастический «аквапарк» — какой только водоплавающей дичи там не было: утки, среди которых выделялась кряква, нырковые, чирки — свистунок и клюктун и даже крохали. Летали и цапли.

Быстро наловив окуньков, они отплыли на чистое место и решили половить щук. Дело не шло, но вот на блесну Петр поймал небольшой экземпляр. Уже основательно припекало, пора было уходить, но Миров запротестовал — ему тоже хотелось иметь свой трофей. Еще через час Петр поймал вторую щучку. Они, как два юнца, расхохотались на все озеро, вспугнув дичь, и направились к берегу отдохнуть и перекусить.

Все, что говорил Миров о положении в стране, своих выкладках и прогнозах на будущее, тревожило воображение полковника Серко, и однажды он решил наедине поговорить с Василием. Миров ушел к деду, который когда-то работал в местных лагерях, записывать его рассказы.

— Василий, ты в армии служил?

— Ой, Петр Тарасович, зачем вам? Узнаете — спать будете плохо.

— Я пишу рассказы. В одном из них мой герой — офицер, служит в армии в начале семидесятых, — слукавил Серко, и Василий поверил.

— Служил я в солдатах, было дело. И даже в Чехословакии побывал…

— Вот как? Интересно!

— То-то и оно! Увидел другой мир. Не я один! И никто из нас, служивых, не понимал, зачем надо было силой оружия, танками подавлять народ, который жил лучше нас. И строй у них был вполне социалистический. Хорошие люди, умельцы в работе, не как мы, лентяи. Наехало следователей, «смершевцов», политуправленцев. Выступали, прославляли верного ленинца Брежнева. И ни слова о том, что сам он со своими дружками погряз в роскоши, а экономику разваливает. Дубчек, я думаю, пытался придать социализму человеческий облик. Вот наши вожди' и перепугались…

— Ты так думаешь? — спросил Петр и прищурил глаз.

— А вы никак из КГБ?

— Да нет! Брось, Василий, говори!

— Сменили нашего командира полка. Прибыл на его место подполковник. Роста среднего, коренаст, но подтянут. Хлыщ! Красавец! Надменный, с пошлыми усиками. Улыбка, когда надо, во все лицо, располагающая, добрая. Но как начал командовать — зверюга, и только! Таких редко встретишь! Потом его оставили — чей-то сынок оказался, а весь полк в теплушки, как арестантов, и на Дальний Восток. Вроде как сочли неблагонадежным. Зато наш полковой командир карьеру сделал. В престижном округе его пристроили. Он там командующему охотничьи ружья чистил и подносил. Тупой, а из себя мнил маршала! — Василий замолчал, видимо охваченный горестными воспоминаниями.